Мне была уготована прекрасная, добротная и скучная, как демисезонное драповое пальто, жизнь. Механическая ее соразмеренность приводила меня в отчаяние. Как в древнем Египте слепые лошади ходили по кругу, перемалывая зерна на муку, так и мне представлялась эта жизнь невозможной из- за ее полной и окончательной предраспределенности. С отличием законченный институт… Что-то инженерное, это престижно… Монотонная повторяемость будней — подъем в шесть часов, когда хочется спать, полчаса в переполненном троллейбусе и отсидка в конструкторском бюро. Чай с баранками, бабские сплетни, далеко не беззлобные, пошлость коллег… Сытый ужин дома, телевизор с душещипательными историями о страдающих богачах, контроль властной мамы. Девочка должна быть паинькой всю жизнь, девочка должна удачно выйти замуж (какими показателями, кто знает, определяется удача?)
От утра до ночи, год за годом, выполняя, как пчелка, заложенные (кем?) функции, ближе и ближе к… — вы догадались куда, или к чему. Девочка сломала определенность и предпочла окунуться в непредсказуемость, покинув земли обетованные и вынырнув в Новом Свете. Пять лет я уже болтаюсь по Западному полушарию, избавленная от маминой опеки и пытающаяся действовать по собственному сценарию. Приходится с грустью констатировать, что одних желаний, воли, амбиций недостаточно. В игру вступают такие неприятные факторы, как политическая, экономическая ситуация, правила и законы установленные свыше, воля других людей, и в конце концов — совсем неведомые нам силы, бывает порою вмешиваются в нашу жизнь, не всегда приятным манером. Народная мудрость привела все эти капризы судьбы к необыкновенно простому знаменателю: " Не родись красивой, а родись счастливой". Красотой-то Бог меня не обидел, и глупой трудно назвать, а вот не хватает чего-то для полного счастья… Гены тому виной, характер… не знаю.
В Америку я сбежала с гражданином из Оклахомы. С сией капиталистической акулой провидение меня столкнуло в Центральном доме художника, куда я целенаправленно пришла на ретроспективную выставку Кандинского, а дядю Джона привело туда любопытство праздного туриста. Он меня покорил безукоризненностью костюма, кракодиловыми ботинками, гаванской сигарой и искрометностью характера. Он был, как звезда на тусклом фоне полунищего российского люда, не могущего или не умеющего выражать свои эмоции. С американской непосредственностью турист взорвал сонную благопристойную атмосферу зала. Я почувствовала, что влюбилась. Несколько нехитрых приемов, которыми владеет любая не обремененная излишними комплексами дама — и внимание возмутителя спокойствия переменило свой фокус.
Вечером в ресторане "Пекин" мы предавались кулинарному разврату. Размеры Джона несколько превышали среднестатистический стандарт, и он во что бы то ни стало пытался накормить бедную девочку. С Джоном было легко и весело, и будущее распустило передо мной свой павлиний хвост.
Через неделю Джон улетел, оставив мне приглашение и деньги на билет. Эту неделю я была окружена такой заботой и вниманием, что стала лосниться и светиться от сытости и счастья. Он улетел и мне стало не хватать воздуха. Я задыхалась без него. Пришлось бросить работу. Было невыносимо тоскливо сидеть за пыльным кульманом и слушать разговоры об очередях и суповых наборах. Я улетела сразу, как только получила визу. Расставание с мамой было очень тяжелым не потому, что она меня не пускала, а потому, что она как-то неожиданно легко приняла известие о моем отъезде и только оплакивала нашу будущую разлуку. Отец же всегда и во всем соглашался с ней, и только уколол меня жесткими усами в щеку и похлопал на прощанье по спине.