— Моя.
— Подними.
— Зачем ее поднимать?
— Не знаешь, зачем поднимают с земли мусор? Чтоб его не было.
— Я поднял бы, — выразительно артикулируя губами, сказал Сережа, — если бы улица была чистой. Посмотрите, сколько здесь всего валяется.
— Тебе-то зачем к этому мусору свой добавлять? Подними, и весь разговор.
— Хорошо! Пожалуйста, — поднял Сережа коробку. — Где урна? Куда бросить? Некуда же бросить.
— Да ты уж сообрази.
— Хорошо, Петр Иванович, я подумаю, — с издевательской вежливостью пообещал Сережа.
— Сделай милость, подумай.
Сережа демонстративно засунул коробку под мышку и удалился.
Глава одиннадцатая
Чай
Перед вечером, после дневного сна, мальчишки и девчонки развлекались каждый кто как умел. По дну высохшей чаши фонтана ходил Женька Уваров, кривлялся, касаясь талии ободранной купальщицы, делал вид, что танцует со статуей. Он даже приседал под хохот мальчишек и девчонок и ножкой дрыгал:
— Барыня-барыня, сударыня-барыня!
Нина Лагутина сидела на стуле под деревом, читала книжку, машинально теребя косу. Смирнов и Зуев развлекали публику из окна второго этажа школы-интерната. Оба были закутаны в одеяла, оба задевали всех, кто оказывался в их поле зрения.
— Лагутина, дай семечек, — попросил Смирнов.
— На! — не отрываясь от книжки, протянула Нинка раскрытую ладонь с семечками.
— Принеси, — сказал Зуев.
— Спускайтесь и возьмите.
— А мы без трусов, — сообщил наивным голосом Смирнов и тут же получил подзатыльник от своего дружка.
— Схлопотал? — невозмутимо спросила Нина Лагутина.
Мишка Зуев и Игорь Смирнов расхохотались. Это же был цирк — белый клоун бьет рыжего, чтобы всем смешно было.
Вышла из школы Зоя Павловна со скучным лицом.
— Смирнов, Зуев, что вы там торчите?
— Мы в речку влезли — сушимся, — ответил Зуев.
— Мы, — наивно начал Смирнов, — без…
Зуев зажал ему рот рукой. Мальчишки и девчонки засмеялись.
Сережа Жуков слонялся по усадьбе. Ему был неинтересен спектакль, который разыгрывали комики Зуев и Смирнов. Его не занимал и «балет» Женьки Уварова. Сережа досадовал, что все торчат на улице. Он занял три рубля у Валеры и теперь искал возможность отдать их Зинаиде. Но почему-то хотелось это сделать так, чтобы никто не видел.
Приближалось время ужина. Чтобы скоротать оставшийся час, Сережа ушел за ворота, вернее, за два каменных столба, которые когда-то были воротами в усадьбу. Теперь машины ездили и справа и слева, забора никакого не было, а со столбами, обозначающими въезд, никто не хотел считаться.
Откуда-то из-за домов выскочил, как черт из бутылки, мотоциклист в белом шлеме, заляпанном грязью, и пронесся мимо, перечеркнув синим дымком и грохотом затаенную прелесть прохладного дождливого вечера. Курица суматошно взлетела в воздух, потоком воздуха ее протащило немного вслед за мотоциклом; роняя перья, она опустилась прямо в лужу и кинулась оттуда, грязная и кудахтающая, в пролом забора, за которым разгуливали еще два десятка кур.
Когда Сережа вернулся, все уже были в столовой. Церковный дом был совершенно безжизненным, только в окне второго этажа колыхалась синенькая занавеска. И шелестел листвой серебристый тополек, венчающий плоскую крышу колокольни.
Сережа один раз издалека посмотрел на это окно и забыл о существовании Зинаиды. Он шел по усадьбе, вроде бы что-то искал, даже поднял ненужную веточку. А голову поднять и посмотреть вверх все не решался, хотя чувствовал, что ноги привели его под самые окна башни. Сережа остановился; дальше идти было некуда. Он поднял голову и увидел в окне лежащую грудью на подоконнике Зинаиду. Она смотрела на него насмешливо, как там, в магазине. Но сейчас в ее насмешливости появилось что-то, будто она не просто так смотрела, от нечего делать, а смотрела и оценивала.
— Что потерял? Или нашел? — спросила Зинаида. — Веточку нашел, да?
— Я деньги вам принес, — достал Сережа три рубля из кармана и, показав ей, начал их комкать, собираясь бросить. — Я вам брошу.
— С деньгами в магазин приходи, советский, — засмеялась она. — Чаю хочешь?