— Что пишет мать? — спросил Валера Куманин.
— По улице ходила большая крокодила, она, она голодная была, — ответил Сережа, передразнивая слова песни.
— Ты чего? — изумился Валера.
— Ничего, песни пою.
— Слушай, а может, попросить денег у Марьянны?
Разговаривая, Валера не переставал играть в бильбоке. Сережа вырвал у него из рук фигурку клоуна и бросил.
— Ты еще у Петра Ивановича спроси. — Он встал с коряги. — Если не приду сегодня ночевать, книжки мои возьмешь себе и привезешь, когда вас привезут.
Не оглядываясь, быстрым шагом Сережа пошел к дороге.
— Ты что, уезжаешь? — крикнул ему вслед Валера, но ответа не получил.
— Ой, девочки, опять Сережка куда-то пошел, — сказала сострадательная Оленька Петрушина. — Наговорили мы на себя и на него. Как же теперь все будет?
Алена Давыдова намочила в воде кофту и, не выжав ее, размахивая мокрой кофтой, запела:
Нинка Лагутина и Оленька Петрушина кинулись из воды на берег, потому что от кофты во все стороны летели брызги.
«Какую работу выполняешь по дому?»
Римма-Риммуля ответила:
«Ха!»
«Кем хочешь стать после окончания школы?»
Римма-Риммуля ответила:
«Гм».
Глава двадцать седьмая
Неожиданность
Люба была дома. Сережа видел, как она вошла во двор, потом мелькнула в дальнем окне, которое выходило в сад. Сережа обошел дом, перелез через забор, прокрался к окну, озираясь, нет ли собаки. Окно было открыто.
— Люба! — тихо позвал Сережа и постучал легонько по створке окна.
В комнате раздался быстрый топот босых ног. Выглянула Люба.
— Сережа? — удивилась она. — Я сейчас, Сережа.
— Подожди. Ты можешь мне занять три рубля?
— Три рубля? Сейчас? Я сейчас, Сережа. Подождите меня в саду.
Она выбежала к нему через крытый двор, остановилась в проеме ворот. За ее спиной была видна сложенная по стеночке поленница дров, над крутой лестницей, ведущей из коридора в сад, свисали с сеновала клоки сена.
— Что случилось, Сережа?
— Да, понимаешь, эта дурацкая история с картошкой. Уезжать надо.
— Домой?
Люба стояла в проеме ворот с той стороны, Сережа — с этой. Пахло сеном, яблоками. Около поленницы был расстелен брезент и на нем лежала падалица. Много яблок валялось и под деревьями в саду. Оба были взволнованы. Люба не ждала, что он придет к ней. А Сережа не собирался приходить, а вот почему-то пришел. Он прислонился к косяку низких ворот, стараясь сохранить непринужденную позу, заложил руки в карманы куртки, сказал игривым тоном, на какой еще был способен:
— А может, вместе поедем? Бери своего Виконта.
Люба хотела ему ответить, но не смогла. У нее вдруг перехватило горло, она мотнула головой, сказала сдавленно:
— Никуда я не еду. И Виконт вовсе не Виконт.
— А кто же он? Маркиз?
— Краснуха! — почти выкрикнула она. — Мы на ней воду возим на школьный участок. Бери же деньги! — сунула она ему в руку три рубля и выбежала в сад. Ее платье замелькало между деревьями. Сережа ринулся за ней, догнал. Она присела под яблоней, стала собирать яблоки, стараясь не показывать ему свое лицо.
— Люба, ты что?
— Вот, — выпрямилась она, — яблочек возьми на дорожку. — В глазах у нее были слезы.
Сережа протянул руки, чтобы взять яблоки, она высыпала их все сразу, и они попадали мимо рук на землю. Люба повернулась и опять побежала. Сережа догнал ее, схватил за плечи.
— Люба, но ты-то зачем так? Но ты-то должна понимать. Я бы мог отработать, если бы это имело какой-нибудь смысл.
— Да ты чужой! — крикнула ему сквозь слезы девушка. — Тебе все здесь чужое. Уезжай. И Кольку нашего забери. Не хуже тебя городским будет. Больно умные вы все.
Она вырвалась и выбежала через калитку на улицу.
Валера набрал полную корзину, выпрямился. В обеих его бороздах, упирающихся в лесопосадки, оставалось картошки на корзину. Валера оглянулся по сторонам. Петрушина волокла свою корзину к бурту. Она была далеко. Женька Уваров побежал ей помочь. Валера быстро вырыл руками в мягкой земле ямку, высыпал туда картошку из корзины, заровнял землю, потоптался. Потом собрал оставшуюся картошку и с преувеличенным кряхтением понес к бурту.