"Заметив веселый взор новичка, Зденек понял, что это не обычный вопрос, а условный пароль.
- Брат чувствует себя хорошо, - быстро ответил Зденек и пожал новичку руку. - Здравствуй, товарищ!"
Простой ответ Зденика, знаменующий его приход в ряды бойцов за то дело, ради которого отдал свою жизнь Иржи, звучит символически. Коммунист Иржи умер, но его место в боевом строю не опустело, для партии он жив: место коммуниста Иржи занял коммунист Зденек.
* * *
Норберту Фриду сейчас 45 лет. Писатель рано вступил на литературное поприще, еще до войны он сотрудничал в рабочей печати и в прогрессивном театре Буриана. В годы гитлеровской оккупации Чехословакии Фрид, как и многие его товарищи-антифашисты, находился в концлагере, был очевидцем всего того, о чем рассказано в его книге. После освобождения, в 1945 году, Фрид стал одним из свидетелей обвинения на судебном процессе по делу военных преступников - эсэсовских тюремщиков из концлагеря Дахау. После войны Фрид много путешествовал. Четыре года он провел на дипломатической работе в Мексике и Соединенных Штатах. В этот период им написаны расказы, вошедшие в сборник "Меч архангелов". Его перу принадлежат две книги о странах Латинской Америки: "Смеющаяся Гватемала" и "Мексика находится в Америке". Пребыванием в странах Латинской Америки навеян сюжет сатирической комедии "Ночь озорства". Поездка в Корею дала Фриду материал для лирической повести-сказки "Утраченная лента", написанной по мотивам корейских народных преданий.
Но самой крупной творческой удачей писателя и его наиболее значительным и глубоким произведением, несомненно, является "Картотека живых".
"В своем романе, - сказал Норберт Фрид, - я хотел еще раз показать, в меру своих способностей, почему нам так нужны мир, свобода и конец всех Гитлеров на свете". Это удалось писателю, и в этом бесспорная актуальность романа. В дни, когда в Западной Гермаяни вновь воссоздаются условия, породившие гитлеризм, когда раздаются голоса новых претендентов на мировое господство, особенно назидательно выглядят картины недавнего прошлого, ярко и правдиво нарисованные Фридом.
Повествование в романе Фрида не доведено до дней разгрома гитлеровской Германии. Закрывая прочтенную книгу, мы не знаем, постигла ли заслуженная кара эсэсовских заправил лагеря "Гиглинг 3". Быть может, они оказались в числе тех, кто сумел ускользнуть от возмездия и сейчас нашел себе новое поле деятельности в Западной Германии. Ярко показав всю социальную и политическую опасность таких последышей гитлеризма, книга Фрида неизбежно приводит читателя к мысли о том, какой серьезной угрозой для человечества является активизация и новые политические авантюры уцелевших Копицев и дейбелей, какой трагедией для народов был бы их возврат к власти.
Юр. Молочковский.
Часть первая
1.
Это был узкий деревянный ящик, кое-как сколоченный столяром, у которого нет мастерской, - просто-напросто желоб из трех длинных дощечек, перегороженный с двух концов четвертой и пятой. Из этого необструганного, грязного ящика бахромой торчали обтрепанные карточки. Зденек перебирал их пальцами, как бродячий музыкант перебирает струны своего инструмента. Прижав к груди конец ящика, Зденек быстро листал лохматую картотеку, которая так верно отражала жизнь лагеря, нет, которая была самой этой жизнью!
Пачка бумажек в ящике была подобна столбику ртути в градуснике иногда она быстро росла, и это означало лихорадку: куда же мы распихаем всех этих новичков? Но еще хуже было, когда люди сотнями умирали и столбик опять стремительно сокращался. Тогда Зденек вынимал листки, перечеркивал их, составлял по ним суточную "мертвую сводку" и старался не думать о том, долго ли еще его собственная карточка останется в спасительном прибежище неказистого ящика.
Каким чувствительным и каким важным был этот бумажный "столбик термометра" - последний документ трех тысяч человек, загнанных за колючую проволоку, лишенных привычной гражданской одежды, в которой так много удобных карманов для всяких бумаг! Печь Освенцима лишила этих людей всех прикрас, обнажила их и выпустила три тысячи нагих тел, темных от грязи, без обычных лохмотьев, без колец и даже без единого волоска на теле, который мог бы напомнить о прошлом и словно окутал бы эти нагие тела покровом воспоминаний.
Девять человек из десяти - братья, жены, отцы - сгорели вместе со всем, что обычно украшает человека. Десятого, измученного и опустошенного, выпустили из печи живым. Ему бросили полосатые лохмотья - прикрыть свою наготу, втолкнули в вагон для скота и - без воды и без пищи, как не возят и скот, потому что жизнь скота имеет цену, - везли сутки и еще сутки на другой конец Германии, чтобы он умер именно там.
И вот тяжелые засовы отодвинуты, с грохотом открылись двери, свежий ночной воздух проник в нестерпимую духоту вагонов. Обессиленные узники, словно кули, вываливались на платформу, падали на землю, вставали, выпрямлялись, переминались с ноги на ногу и ждали, когда же их погонят куда-то. Выпучив болевшие глаза, они искали название станции - надо же знать, где мы.
Невдалеке виднелось здание вокзала со светящейся надписью "Гиглинг". Что это за Гиглинг, такое веселенькое слово? Последняя остановка поезда была у разбомбленного вокзала, где-то на окраине Мюнхена, и узники, прижатые к решетчатым оконцам в темном вагоне, сообщили об этом товарищам. Всем было ясно, что их везут в Дахау, и вот какой-то Гиглинг. Хорошо это или худо?
Узники, словно погорельцы, стояли на эстакаде товарной станции и растерянно смотрели в осеннее небо, усыпанное мириадами звезд. Наверное, мы в Альпах, ведь здесь уже начинаются Альпы...
Темнота вдруг ожила от топота марширующих ног, послышалась песня. Зденеку хотелось во что бы то ни стало разобрать слова. Уловив наконец повторяющийся припев, он понурил голову. Встречая партию заключенных, солдаты вышагивали "раз, два" и пели громко и неумолимо:
"Der Jud zieht hin und her,
er zieht durchs Rote Meer,
die Wellen schlagen zu,
die Welt hat Ruh..."
Еврей бродит и там и здесь,
Он пересекает Красное море,
Волны смыкаются,
И мир избавился от еврея...
Так оно и есть. История давно ждала этой немецкой поправки: море сомкнулось над убегающими иудеями, поглотило их и не тронуло преследователей-египтян. Только так все это и могло кончиться, чтобы мир мог беззаботно смеяться.