«Повезло родиться мужчиной!». Эта мысль пронзила княжну в самое сердце, и ей сделалось больно. Её руки сами потянулись к припрятанному за пазухой листку бумаги, который она получила ещё вчера, но до сих пор не распечатывала, ожидая подходящего момента.
Явные различия между социальным положением мужчин и женщин не остудили её пыл, а лишь всколыхнули изобретательность. Да, Софико знала, что была слишком юна и неопытна, чтобы изменить устои, которые закладывались на Кавказе веками. Однако во все времена находились люди, которые так или иначе обходили эти правила, и всё равно делали то, что хотели.
Ваграм Артурович, главный редактор и издатель «Кавказского мыслителя», писал:
«10 декабря 1887 года
Уважаемая Софико Константиновна!
Или, быть может, мне лучше обращаться к Вам, согласно ставшему столь популярным псевдониму – Никандро Беридзе?
Решайте сами, княжна, я готов принять любой вариант. Теперь, когда наша газета зацвела, будто роза в апрельскую капель, мне остается только пасть к Вашим ногам и извиняться за то, что не верил в Вас раньше. Я надеюсь, что Вы в добром здравии и не скучаете. Впрочем, в последнем я сомневаюсь, зная Ваш неусыпный, занятой ум. Я так же спешу в который раз заверить Вас, что тайна Вашего псевдонима умрёт вместе со мной. Несмотря на то, что я довольно небрежно упоминаю его в обращении к Вам с первых же строк, я далеко не так беспечен в реальном общении. Вы и сами это знаете.
Люди спрашивают меня на улицах, кто же скрывается за замысловатым именем, кто пишет статьи на самые злободневные социальные темы в моей газете? Я только посмеиваюсь, отмахиваясь, что этот секрет может стоить им жизни, а посему оставляю их в святом неведении. Прогуливаясь в неприветливую зимнюю пору по Ахалкалаки, я с удовольствием замечаю в руках прохожих размашистые листы моего издания, а на их устах застывший шепот: «Никандро Беридзе! Никандро!». Я благодарен Вам за то, что вдохнули вторую жизнь в «Кавказского мыслителя» и в наш город в целом. Вы бываете в нём редко, поэтому не знаете, как он переменился с тех пор, как Вы начали писать. Граждане Ахалкалаки стали мыслить, стали рассуждать, стали чувствовать – и всё благодаря Вам, княжна. Эти заявления, должно быть, потешат Ваше самолюбие, но, пожалуйста, примите их без ложной скромности, ведь Вы и сами знаете, что заслужили их.
Я должен признаться, что и я с нетерпением жду следующей Вашей статьи и гадаю, какую тему Вы затронете на этот раз. Только прошу Вас, не пишите про суфражизм! Я знаю, что Вы симпатизируете феминистическим идеям, но размышления о семейных ценностях, о нравственности и взаимоотношениях отцов и детей, которым посвящены Ваши прошлые труды, гораздо актуальнее на Кавказе. Поверьте мне!
Желаю Вам всего наилучшего, ваше сиятельство. На это письмо можете не отвечать. Вдруг Ваш отец что-то заподозрит? Кто знает, как он отнесется к Вашим увлечениям? Если он запретит Вам писать, моя газета лишится золотой жилы.
Искренне Ваш,
Ваграм Арамянц»
Софико спрятала письмо редактора обратно в конверт и, поднявшись на ноги, шлёпнула Бурого по спине. Тот заржал, недоумевая, за что получил незаслуженный тумак, ведь хозяйка не казалась обозлённой. Наоборот, щёки её пылали.
– Ну что, генацвале? – обратилась она к нему, смеясь. – О чём будет наша следующая статья? Быть может, о неравных браках?
Конь фыркнул, выразив тем самым своё одобрение.
***
В Сакартвело весть о предстоящей свадьбе Ламары ещё не пришла, и Георгий Шакроевич в тишине и покое распивал пятичасовой зелёный чай. За окном понемногу темнело, а часы звучно тикали, отмеряя секунды. Саломея сидела рядом с отцом и вышивала. Поправив на глазах круглые очки, старый князь перевернул страницу «Кавказского мыслителя» – с недавних пор он предпочитал его «Ахалкалакскому листу» – и, пробежав глазами по строчкам, одобрительно поджал губы.
– Этот Никандро Беридзе, – рассуждал Георгий, растягивая каждый слог, – неплохо пишет. Мне нравится, как он мыслит.
– Вы знаете что-то о господине Беридзе, папенька? – поддерживая разговор, спросила Саломея, но глаз от вышивания не подняла.
– К сожалению, нет. Никогда не слышал этого имени, – признался князь Джавашвили. На этом их разговор прервался, и только один раз старшая дочь нарушила молчание, когда ойкнула, уколов палец иглой.