«Выше нос, генацвале, выше нос! Мы что-нибудь придумаем!»
«Что-нибудь» посетило его голову, как только он подумал об этом. Подобные размышления особенно окрепли, когда Пето, обрадовавшись очередной пакости, завёл разговор об условиях дуэли.
– Стреляться будем на дуэльных пистолетах, – предложил он беспечно, поправляя запонки на рубашке. – Завтра. В десять утра у Цотнэевского леса.
– Не думал, что скажу это, но я согласен, – безрадостно ответил оппонент.
– Сколько шагов от барьера? – вступил в обсуждения Давид. – Одновременно стрелять или по очереди?
– С пятидесяти шагов, – перебил его дзма. – Стрелять – одновременно и на ходу. Сходитесь после хлопка распорядителя или того секунданта, который его заменяет.
Ни один, ни второй дуэлянт этому предложению, конечно же, не обрадовались, но изобретательная голова Шалико давно кипела: если учесть, что и Вано, и Пето «от» и «до» были гражданскими людьми и не умели обращаться с пистолетами, то этим следовало воспользоваться. Учитывая, как они уже сейчас злостно друг на друга смотрели, никто не будет тянуть с выстрелом после хлопка, а значит, барьер нужно расположить как можно дальше. Пистолеты они держат плохо, будут стрелять по хлопку и с большого расстояния… так пуля полетит на излёте, и они обойдутся малой кровью.
– Что вы задумали, юноша? – ожидаемо спросил Пето. – Выкладывайте сразу.
– Ничего я не задумал, – отнекивался он изо всех сил и искоса поглядывал на брата. – По дуэльному кодексу секунданты оговаривают условия, а не сами дуэлянты.
– По правилам, – поддержал его Давид, – мы имеем право отказаться от участия в дуэли, если она заведомо смертельная.
– Верно, – ухватился за эту мысль Шалико. – Так что вы либо соглашаетесь с нашими условиями, либо ищете себе других секундантов.
От этого заявления веяло такой непоколебимостью, что ни Пето, ни Вано не решились с ним спорить. Давид с восхищением смотрел на младшего брата, а тот со снисхождением поглядывал в ответ. Впервые за многие годы они поменялись ролями.
– Так вы согласны? – повторил старший Циклаури, когда пауза чересчур затянулась, – сойтись с пятидесяти шагов?
– Согласны, – недовольно проворчал Ломинадзе.
– Всё равно, – под занавес бросил Вано. – С пятидесяти или со ста… я не успокоюсь, пока не убью тебя!.. Только так моя сестра освободится.
Пето хмыкнул и расплылся в хамоватой усмешке. Молодой Джавашвили стиснул зубы, чтобы не дать волю кулакам, и обратился к братьям Циклаури с просьбой. Его глаза блеснули недобрым огоньком.
– Обещайте, что не расскажете никому о дуэли. Дайте слово.
Это был удар ниже пояса. Шалико обомлел. Давид переминался с ноги на ногу.
– Генацвале… – лепетали без умолку оба.
– Дайте слово, – твёрже повторил друг, – или я не хочу вас больше знать.
Молодые люди переглянулись всего лишь на мгновение. И один, и второй понимали, что выбора им не оставили.
– Слово чести.
– Слово чести.
На этом все разговоры стихли. В последний раз юный Джавашвили смерил Давида и Пето мрачным взглядом и, круто развернувшись, удалился. Шалико точь-в-точь повторил за ним все жесты и мимику и с криками «Вано!» бросился следом. После ухода оппонентов в гостиной стало тихо, как в склепе.
– Ну что, Давид Константинович? – оскалился постыдный мужеложник, обращаясь к своему секунданту. – Мы снова в одной лодке?
Давид красноречиво закатил глаза и, клацая шпорами, скрылся за дверью в сад, откуда явился пятнадцать минут назад. Когда и он ушёл, Пето остался в зале один. Нагловатая усмешка моментально сошла с его лица.
16
Всю ночь Пето провёл не раздеваясь, смотрел в стенку перед собой и размышлял. Кровать он даже не расстелил и, просидев на ней несколько часов без движения, обнаружил в душе не злобу, а лишь странную покорность судьбе. Да и на кого держать обиду? На наивного мальчишку Вано, так мало знавшего о жизни, чтобы бросать вызов самой смерти? На собственную жену, с которой их взаимная неприязнь, пожалуй, достигла своего апогея? Или же на братьев Циклаури? Этим двоим надо всё же поделить ум поровну, а то один страдал его переизбытком, а другой – отсутствием. А вместе они так и так знали слишком много!.. Быть может, всему виной Резо и Татьяна, которые один за другой покинули его, хотя именно сейчас оказались так нужны? Никто!.. Никто не виноват. Только сама жизнь…
Он превратился в фаталиста? Но иначе не объяснишь его бедовость, его никчёмность и никомуненужность с самого начала этого пути. Проведя под кровом Джавашвили столько лет, видя, как отец и сёстры дрожали над Вано, как буквально подтирали ему нос, Пето в очередной раз поражался своему невезению. Стал бы он всеобщим разочарованием, если бы изначально жил, как шурин? Был бы окружён любовью, теплом и лаской? Купался бы в сестринском обожании, а отец души бы в нём не чаял? Понятно, почему брат горячо вступился за Саломею. У них так принято. Один за всех, как говорится…