«11 августа 1883 г.
Катенька!
Сколько упоения сквозит в твоём имени!.. Оно ласкает мой слух, переполняет меня теплом и дарит крылья за спиной, но и наполняет моё сердце горечью, когда я думаю о завтрашнем дне. К сожалению, он может стать для меня последним. Увы и ах, но это так, моя барышня-крестьянка.
Ты спросишь, почему так случилось, а я отвечу, что мне не оставили выбора. Так же сильно, как я люблю тебя, я боготворю своих сестёр. Честь одной из них запятнали, и, если бы ты знала, что именно случилось, ты бы обязательно меня поняла. Кощунственное, подлое деяние, которому я не нахожу оправданий, привело меня к барьеру с человеком, которого я считал другом, а теперь презираю всей душой. Не только законы гор, но и простой братский долг требуют, чтобы я пролил его кровь… или же он пролил мою. И я готов к этому!.. Готов отдать за Саломею Георгиевну жизнь, лишь бы она была свободна. Единственное, что меня огорчает даже при неблагоприятном исходе, – это ты, моя Катерина.
Я знаю тебя совсем недолго, но уже успел понять и полюбить настолько, чтобы с тревогой думать о том дне, когда ты останешься одна. Ты с неодобрением прочтёшь следующие строки, но перед лицом смерти я не считаю нужным лукавить. Я придерживаюсь мнения, что твой отец – ничтожный человек, который недостоин именоваться мужчиной, а мачеха – нижайшая из женщин, раз толкает тебя на поступок, после которого ты никогда не будешь прежней. По этой причине я считаю себя вправе обезопасить тебя даже после своей смерти и молю принять мою помощь не потому, что мне тебя жаль, а потому, что я тебя любил.
Я отправляю к тебе Саломею Георгиевну с предложением, от которого настоятельно прошу не отказываться. Я знаю, что ты горда, как голубка, которая танцует с орлом в знаменитом танце гор, но, поверь, тебе не следует проявлять упорства. Моя сестра подыщет тебе хорошее место или возьмёт в дом, если ты этого захочешь. Она не позволит тебе вернуться к прошлой жизни и тем более отправиться на панель. Хотя бы потому, что одна только мысль об этом заставляет кровь в моих жилах бурлить, ты должна согласиться на её предложение.
Ты скажешь: “Вано Георгиевич! Как получилось, что вы так печётесь о бедной почти сиротке, что и не мечтала о подобной благодати?” Что же, я надеюсь, что твои чувства ко мне так же крепки, как и мои к тебе, и ты с лёгкостью найдешь ответ на этот вопрос. Но даже если это не так… я не жалею ни об одном из написанных слов.
По молодости я был очень влюбчивым и не желал ограничивать свою свободу браком, но жизнь сыграла со мной злую шутку и свела не с княжеской дочерью, с которой я бы умер со скуки, а с несчастной девушкой, которую во что бы то ни стало надо спасти. Я полюбил так, что позабыл обо всех зареканиях, и теперь охотно позволил бы заковать себя в кандалы, лишь бы ты была рядом. Ты не стала моей супругой перед людьми и Богом, но я считаю тебя своей женой. Я жалею только о том, что не успел дать тебе всего, чего ты заслуживаешь. Прости меня. Мне нечем себя оправдать!.. Зато я могу поделиться с тобой предчувствием, что мы ещё встретимся. Я верю, что ты – моя судьба и останешься ею сквозь годы, страны, континенты.
Ме шен миквархар55, Катиш! Спроси перевод у Саломеи Георгиевны, если не догадалась сама. Я невольно улыбаюсь, представляя, как ты это делаешь.
Рассвет розовеет вдали, а я всё ещё пишу. Натуру поэта ничем не исправить! Горько думать, сколько благословенных строк вышли бы из-под моего пера, вдохновлённого тобой. А ведь это письмо таким и вышло… полным любви к тебе.
Вано».
Катя выронила из рук листок, неторопливо опустившийся на пол. Саломея подняла его и, не поборов любопытства, прочитала. Их силуэты оставляли тени от света, что исходил от окна. Обнимаясь на этот раз, ни одна из девушек не сдерживала всхлипов.
Прошло около пяти минут, прежде чем они разомкнули объятья и решились заговорить на тему, которая так беспокоила Вано.
– Будешь моей камеристкой, – требовательно сказала меценатка. – Никто не посмеет обидеть тебя. Я прослежу!
– Нет! – решительно отказалась девушка. – Куда угодно, но только не к вам!
Саломея понимала: в Сакартвело всё дышало её братом. Кто бы захотел добровольно окунуться в живую боль? Она и сама видела его за каждым углом, слышала его голос и смех, улавливала каждый шорох. Но… куда же тогда?