Отец провожал обоих сыновей в путь довольно отстранённо и сухо. Он всё ещё с трудом переносил позор средней дочери. Мать, поглощённая горем Ламары, безжизненно расцеловала каждого в щёку и осенила крестным знамением. Правда, не забыла прыснуть вслед воды. Ламара из своей комнаты не вышла. Одна лишь Софико повисла и у одного, и у второго на шее и дала наставления:
– Дзме Давиду надо быть сдержаннее, – сказала она, попеняв ему пальцем, – а Шалико, наоборот, полюбить большую жизнь! Ты только окунёшься в неё… некогда хандрить!..
Оба рассмеялись, подмигнули не по годам мудрой младшей сестре и с нежностью щёлкнули её по носу. Малышка чувствовала, что у среднего брата на душе скребли кошки, хоть и не догадывалась об истинной причине. Впрочем, никто не догадывался. Да и вряд ли кто-либо из них смог бы облегчить его боль. Только один человек обладал такой властью…
Лошади зацокали копытами по мостовой, а колёса экипажа набрали обороты. Пока отец, мать и Софико махали отъезжавшим фаэтонам вслед, Шалико не оборачивался на них и думал о Нино. Даико посоветовала полюбить «большую жизнь», но после всех событий этого лета он едва ли сможет это сделать. Рана в душе слишком сильно кровоточила, чтобы зажить так скоро.
«Я очень-очень тебя люблю и не хочу, чтобы мы расставались в плохих отношениях».
Грудь сжало от щемящих чувств, и, отбросив в сторону гордыню, Шалико застонал от тоски. К черту всё, он бы её простил, если бы она только приехала с ним попрощаться!.. Если бы появилась сейчас из-за угла, призналась бы, что тот памятный диалог и ей не давал покоя и что, помня о нём, она не могла отпустить его так. Но она не появилась. Ни из-за угла, ни на дороге. Может быть, ей просто стыдно? Может, она ещё напишет ему? Шалико знал, что тогда его гордость рассыплется, как карточный домик, но… отчаянно этого хотел.
– Нино что-то сделала не так? – долго сдерживаясь, спросил Давид, когда они вышли из экипажей на развилке, возле которой им предстояло расстаться. – Это из-за неё ты такой несчастный?
Шалико тяжело вздохнул и отвёл глаза, потоптавшись на месте. Брат понял его и без слов, печально улыбнулся и, попросив кучеров подождать, занял место по правую руку. Перед ними раскинулось бескрайнее зелёное поле, волосы приятно трепал ветерок. Оба морщились от солнца и глубоко дышали. Более умиротворительного места они не видели давно.
– Знаешь, Нино всегда была чуть-чуть дурочкой, – немного погодя заговорил измайловец. – Ты забудешь её, как только приедешь в Москву. Тебя ждёт большой успех среди салонных красавиц. Готов поспорить на деньги!
– А ты забыл Саломею? – немногословно парировал дзма, а Давид прикусил язык. Да уж, дипломатов не переспоришь!..
– Как бы то ни было, – он настойчиво развернул юношу к себе и вгляделся ему в лицо, – выше нос! Где наша не пропадала?
Шалико не мог не оценить столь искреннего желания помочь и утешить, хоть и был расстроен. Ещё одна волна нежности накрыла его с головой, и он тепло улыбнулся Давиду. Они в последний раз пожали друг другу руки и разошлись по своим экипажам.
На развилке братья разъехались по разные стороны. Один держал путь в Петербург, а другой – в Москву.
Конец.