А наш славный отец? В добром ли он здравии? Всё так же ль пьёт вино и ведёт свою бесконечную бухгалтерию? Всё так же ль сокрушается легкомыслию единственного сына?
Хочется так много всего узнать о вас! Но если осведомлюсь обо всём, что меня интересует, то никогда не закончу это письмо.
У меня в ушах всё ещё звучат ваши голоса. Словно наяву, я слышу, что вы, как одна, спрашиваете, как у меня дела. Так вот, докладываю, что ваш шельмоватый Вано всё тот же и ни на грамм не переменился с тех пор, как написал вам своё последнее письмо. Меня всё ещё отвергают большинство крупных издательств и журналов, но я не теряю надежды! Я написал парочку сносных пьес для одного из столичных театров, и они имели большой успех. Я даже гонорар получил, представляете? Да-да, я знаю, что наверняка скажет на этот счёт наша неприступная Саломея! Княжеский сын и работа – почти немыслимое сочетание. И всё же это так. Вы даже не представляете, какое это удовольствие – сжимать в руках деньги, которые ты заработал своим собственным трудом!
Но не буду больше надоедать вам своими россказнями, которые вам наверняка неинтересны, и сразу же перейду к самой впечатляющей части этого письма. Милая Тина, тебе лучше присесть. И тебе, моя строптивая Нино, как бы ни хотела ты этого признавать. Вы представить себе не можете, кого я встретил на набережной Фонтанки сегодня в белую ночь! Лейб-гвардеец Измайловского полка, его сиятельство Давид Константинович Циклаури! Собственной персоной. Да-да, не удивляйтесь! Я ведь просил вас присесть. Не говорите теперь, что не предупреждал!
Он так возмужал и похорошел, что мне даже стало завидно. Офицерская стать из него так и льётся! Правда, грустным он мне показался чего-то. Но раскрывать душу не стал – застеснялся.
Мы с Давидом договорились, что встретимся в Сакартвело на именинах Тины, – ведь он тоже едет в Ахалкалаки навестить родных на время отпуска. Можете себе вообразить? Мы снова все вместе, как в старые времена. Я уже начал думать, что их никогда не вернуть.
Мне тут птичка на хвосте принесла – ладно, хорошо: Давид на птичку совсем не тянет, скорее серый волк или медведь, – что наши отцы заключили пари, кто быстрее женит своих сыновей. Какой кошмар! Ваш милый братец намерен умереть холостым, но, похоже, мне придётся изо всех сил отстаивать это своё право, зная наших стариков.
Смотрю на исписанные листы, и мне становится страшно. Подумать только! Слова, как всегда, льются из меня рекой, течение которой сложно остановить. И всё же нужно! Не хочу вас больше утомлять, мои хорошие.
Ещё раз вас крепко целую и обнимаю.
Искренне ваш,
дзма Вано».
Нино не переставала улыбаться до самой последней строчки, и даже когда она спрятала письмо обратно в конверт, растроганная улыбка не сходила с её лица. Обернувшись, она увидела, что и Тина, всё это время сидевшая за пианино, улыбалась сквозь поджатые губы. Одна лишь Саломея, поместившаяся у окна с книгой, была, похоже, не в духе.
Сёстры коротали тот тёплый летний вечер в гостиной, изнывая от сильной полуденной жары, которая только что спáла. Окна девушки раскрыли нараспашку, но им всё равно не хватало свежести. Даже лёгкие платья из прохладной вискозной ткани не спасали положение, хотя Саломея, которая предпочитала тёмные тона в одежде после замужества, как будто специально оделась во всё чёрное. Её незамужние сёстры, напротив, уже который день щеголяли в летних нарядах с короткими рукавами. Нежная блондинка Тина всегда отдавала предпочтение розовому, а Нино – голубому или жёлтому, но больше всех она любила красный.
Запертые в четырёх стенах всё то время, что на улице стоял нестерпимый зной, они перебрали все известные увеселения. Тина несколько раз сыграла на фортепьяно два французских и один кавказский романс, хоть и не пела – врачи не рекомендовали ей напрягать горло. Нино по десятому кругу пересмотрела все портреты далёких предков, которые украшали стены в их салонной комнате, искусно сочетавшей в себе Запад и Восток. Большое зеркало из дубового дерева с узором, выполненным рукой известных итальянских мастеров, мирно сосуществовало здесь с персидским ковром, привезённым Георгием из одной из его заграничных поездок, и расшитыми грузинским орнаментом подушками. Всё в гостиной Сакартвело дышало духом самой Грузии и её непростой истории – ведь не зря само поместье носило её звучное имя.