Один лишь Давид догадывался о настоящей причине её бегства, и эта мысль ещё сильнее его удручила. В порыве эмоций он отошёл к тому месту, на котором пару секунд назад стояла Саломея, и почувствовал… странный запах гари, становившийся с каждой минутой всё сильнее.
Опытный военный, он быстро понял, что душок исходил с улицы, и ужаснулся, когда увидел в окно, как горела материнская теплица. Ах, это было ожидаемо! Жара наверняка вызвала искру, от которой её деревянная крыша загорелась в одночасье. Помимо теплицы, теперь пылал и деревянный настил, по которому огонь перебросился на террасу позади дома, а оттуда… внутрь.
Измайловец поднял глаза с пола и с ужасом увидел, как огонь стал проглядываться впереди, сквозь открытые нараспашку двери в коридоре и сестринских спальнях, где ранее исчезли Саломея, Тина и Нино. Шок помешал ему прореагировать быстро, а тем временем Ламара совершила самую большую ошибку, какую только можно было представить себе в подобных обстоятельствах.
– Ах, как душно! И запах какой-то странный… будто горит что-то, – пожаловалась она так громко, как только могла. – Давайте откроем окна!
Эта идея привела её старшего брата в тихий ужас, но Ламара всё равно оказалась быстрее. Впущенный в больших количествах воздух подействовал на огонь разрушительно. Огненная стихия зашипела и накрыла их страшной волной.
Не чувствуя боли от ожогов, Давид в немом отрешении смотрел, как пламя охватывало крышу, окна, выглядывавшие из них занавески, парадную дубовую дверь, которую отец заказал специально из Тифлиса, и многое другое. Вокруг ужасно суетились, но он с трудом разбирал, кто именно. Стояла страшная паника, и приказчик отца сновал туда-сюда с огромными вёдрами воды, срывая голос на ленивого мажордома:
– Женщины и дети! – кричал он на кучера и отцовского камердинера. – Вы сами выбрались, а о других не подумали?
Гувернантка Софико – изнеженная француженка – звучно захныкала под боком, когда её вывел из пламени конюх. Экономка с кухаркой залились громким кашлем, когда под ручку вышли из огня следом, и только за ними показалась тучная фигура Константина Сосоевича. Никого из Джавашвили Давид пока что не увидел.
Все эти люди составляли неотъемлемую часть его жизни, и, видя их в таком состоянии, Давид впадал в оцепенение. Казалось, будто вместе с местом, в котором он родился и вырос, огонь сжигал изнутри и его самого. Как долго это будет продолжаться? Как много тревог должно выпасть на их долю, чтобы судьба, наконец, угомонилась? Неужели душевное спокойствие навсегда для него потеряно вместе с рукой Саломеи Георгиевны?..
Кровавое зарево, поднявшееся в воздух от пожара, красноречиво ответило на эти вопросы.
Но мысль о Саломее заставила лейб-гвардейца прислушаться к тому, что бормотал под боком отец, проявлявший недюжинное хладнокровие в столь тяжёлый момент.
– Мои домашние вышли? – кричал Константин Сосоевич, вытирая сажу с лица. – Дариа! Ламара и Софико целы?!
Не успел он спросить это, как Дариа Давидовна, отчаянно оплакивавшая свой цветник, заковыляла навстречу супругу, держа под руку малышку Софико. Вечно несчастная Ламара выплыла из-под козырька, возвышавшегося над чёрным входом для слуг, и, когда её отпустил первый шок, протяжно захныкала, уткнувшись отцу в жилетку. Софико, кашляя в маленький кулачок, вцепилась в широкую юбку матери и тоже пустила пару слезинок.
– Ну-ну, калишвили24 перестань, – с нежностью твердил старый князь, прижимая непутёвую дочурку к своей груди. – Всё будет хорошо, мы заново всё выстроим! Где наша не пропадала!
И хотя Константин храбрился изо всех сил, с его глаз одна за другой полились гроздья слёз, и тогда вся его семья сдалась в плен сентиментальным порывам.
Давид смотрел на отца, мать и сестёр, словно в тумане, и лишь сквозь дымку в собственном сознании наконец заметил за их спинами горячо обнимавшихся Джавашвили – отца и сына. В образовавшейся суматохе они только друг друга нашли, и Вано не переставал истошно уверять Георгия, что выбрался из огня живым и невредимым.
Он наблюдал за друзьями семьи долго и упорно, пытаясь заглушить шум в ушах, и уже хотел подойти к ним, чтобы спросить о княжнах, когда младший брат дёрнул его за рукав сорочки и вгляделся в его лицо с такой болью в глазах, что у бывалого офицера сердце упало в пятки.
Он хотел бы спросить, отделался ли Шалико порванными брюками и кровавыми ссадинами на губах и висках, когда брат перебил его и, задыхаясь от нахлынувших чувств, очень по-грузински всплеснул руками.
– Дзма… – С трудом отдышавшись, юноша указал на охваченное пламенем здание. – Там… там Нино!