Облизнувшись, вервр сел и вслушался в звуки ночи. Напрягся, прыжком взвился — и, разворачиваясь в движении, сразу метнулся к тому сараю, где оставил в тепле и безопасности свою обузу.
В два с половиной года (хотя пойди учти возраст в случае Аны!) детям подобает спать всю ночь. Уж всяко им не открыть надёжно подпёртую снаружи дверь, им не выбраться в ничтожное по размеру слуховое оконце, им…
— Зар-раза, — прорычал вервр, не пытаясь разобрать, о ком он, о себе или о младенце.
Девочка не спала и не сидела тихо, где ей велено. Девочка топала маленькими ножками по обледенелой загаженной мостовой, падала на попку, хихикала, поднималась и шагала дальше, иногда повторяя своё любимое: «Тя-тя-тя!».
Крошечная девочка, за жизнь которой он отвечал, оказалась одна посреди тёмного воровского пригорода. Того самого, где и столичная стража после полуночи старается лишний раз не шуметь.
Вервр домчался до нужной улицы, резко остановился, зевнул, собирая сведения о месте — и заскользил по низким крышам, крытым где камышом, а где и черепицей. Тень вервра не касалась мостовой, ползла по краю крыш. А внизу, совсем рядом с тенью, вышагивала, сопя и смачно сморкаясь, чудовищная бабища. В своей косматой шубе нараспашку она казалась похожей на медведицу. Рослая, с тяжёлыми мужскими плечами и поступью ломовой лошади — вон, окна вздрагивают… Вервр принюхался и усмехнулся: он прежде не раз прибегал к помощи этой особы в ночных делах специфического свойства. Знал её в лицо и по запаху, а не только по прозвищу, которым и в лачугах, и в богатейших дворцах пугали капризных детишек: «Не плачь, а то Белоручка услышит, умыкнёт! И не увидишь маму и папу больше никогда!».
Белоручка, первая на всю тёмную сторону столицы в добыче живого товара для любых нужд, икнула и, запинаясь, помянула старого беса. Затем она… остановилась. Редкостное зрелище! Ну, сами посудите: пёрло по родной улице чудище, пёрло так, что крепостную стену бы прошибло, не заметив… и вдруг затопталось в тупом недоумении. А дальше — хуже: Белоручка улыбнулась щербатой пастью, всплеснула крупными руками, всегда красными, припухшими и упрятанными в кружевные перчатки.
— Да где-ж-ты-ж её-ж мать в корень? — басом проревела Белоручка.
Лёгкие, едва слышные шажки топотали по ледяной корке мостовой. От таракана было бы больше шума, пожалуй. И он бы наверняка догадался улизнуть в щель, спасаясь от ужасной встречи.
— Уёй-ё-оо, — оживлённо, деловито умилилась Белоручка.
Она была для чутья вервра пятном тьмы посреди полуночного спящего города — вся в мыслях и делах, лишённых намёка на свет… Да ещё косматая шуба, распахнутая на груди, да здоровенный платок, накрученный на то место, где у слабаков сужение — шея.
Детские шаги все так же топотали, не сбиваясь в бег.
Чудовищная бабища — а её и стражники боялись издали — упёрла ручищи в бока, шире расставила ноги, перегородила своей тушей улицу и смачно сплюнула. Кажется, именно от плевка, а не по воле проворных рук подельника, задрожал и сдох последний на всю округу масляный фонарь. Заботами градоправителя столица освещалась весьма ярко, но тёмная сторона — она и есть тёмная. Фонарщики тоже люди, тоже хотят жить…
На улицу медленно, как пуховый снег в безветрие, опустилась тишина. Детские шаги более не шуршали: девочка плюхнулась на солому у стены сарая-развалюхи и принялась скрести снег с обледенелого сугроба. Снега оказалось мало, шарик снежка не слепился, и девочка бросила бестолковую игру. Села удобнее и осмотрелась.
— Гу! — широко улыбнулось Белоручке самое наивное во всём мире дитя.
Белоручка прищурилась, заинтересованно хмыкнула. Теперь вервр, считывая настроение, знал: его обуза, по мнению воровки, настолько хорошенькая — хоть теперь с неё картинку рисуй да в постоялом дворе вешай, к чаю, на сладкое… То есть малышка Ана — готовый товар в упаковке, такой можно сбыть в древнейший нобский дом, если он бездетный! Да на таких детей заказы вперёд расписаны невесть на сколько…
— Эгм-эх, — прочистила горло Белоручка.
— Гу! — охотно отозвалась девочка, она ведь вышла погулять, чтобы не было скучно. — Тя-тя-тя-а…
Белоручка недоуменно хмыкнула и снова осмотрела тёмную улицу: ни намёка на нянь и родителей, ни шума поисков дитяти, ни проблесков света вдали…
Девочка улыбнулась шире, сунула ручонку за пазуху и добыла липкий комок. Облизала пальцы, хихикнула — и протянула комок самой страшной для любого ребёнка тёте, как будто такую можно угощать. По-дружески.