— В старые времена людям нравилось думать, что все зависит от машин.
Тинна засмеялась, беря его за руку и уводя в узкий, воняющий машинным маслом, проулок.
— Это нравилось всем, люди любят повторять друг друга.
— Мода. У нас называется мода.
— У нас — кансэс. А потом всем немножко надоело. Теперь рядом с электролампами всегда зажигают живые свечи. И лампионы. В них светится газ. А еще — лианы со светляками. В нынешнем кансэс — многообразие и отказ от железа.
— Мне нравится.
Но то, что они видели сейчас, было слишком запущено, и от этого Андрею стало неуютно. Он вспомнил королевство Ивана Дерябы — три этажа судовой машины, беспрерывный гул, сетчатые звонкие палубы, измазанное маслом, блестящее подвижными поверхностями сердце корабля. Гордость стармеха.
Башня всем своим видом и внутренним убранством отрицала грубый машинный материализм. И это было неправильно, так казалось Андрею, потому что все нематериальное, что скапливалось в глубинах сознания и под его хрупким дном, все, что могли предоставить могучие сны, тут имеющие невероятную силу, все это оказалось сваленным на хрупкие плечи Неллет, лежащей в своих покоях. Все остальные или толкуют записанные сны, поклоняясь Неллет, или исполняют указанное снами — тоже поклоняясь Неллет. И если что-то случится с ней — уже случилось…
Спускаясь по узкой крутой лесенке, Андрей слушал аккуратные шаги за спиной. Лежа у себя в «каюте», он часто размышлял о реальности Башни и ее народа. Если сны многослойны, как символизирующая их кисея над постелью Неллет, то может статься и так, что все это снится ему или самой Неллет, и пропадет, когда сон иссякнет. Пропадет суровый элле Даэд, его мальчишка. Маленький Кенни-пинни, приставленный к Андрею. Пропадут небесные охотники с их матерински терпеливыми девами, а еще — Айтин с ее безмятежной серьезностью студентки-отличницы. И многие, кого он успел увидеть и с кем познакомился во время визитов на уровни и витки. Мужчины, женщины, дети, старики. Такие живые. Нет, думал он, снова подавая руку спутнице, а та улыбнулась, отряхивая другу от ржавчины перил, так нельзя. Нельзя, чтоб они исчезли, даже если с Неллет случится что-то. Как там? Мы в ответе за тех, кого приручили. А уж за тех, кого оживили, даже выловив из глубин своего воображения, тем более.
Эдак я домыслюсь, что и сам приснился великой Неллет, с кривой усмешкой предположил Андрей, уступив дорогу спутнице, которая уверенно вела его вперед и вниз по шатким ступеням и проржавевшим полам. И мама с отцом, а еще — Ирка. Все мы — порождение снов и исчезнем, если что-то случится с Неллет.
— Тут, — тихо сказала Айтин, прерывая его мысли.
И одновременно с ее шепотом, Андрей резко остановился, обводя рукой увиденное:
— Это же… я это сегодня! Недавно совсем!
Оглядывая небольшую круглую комнату с клепаными ржавыми стенами и зияющую в центре дыру, он стал понимать, почему увидел посреди металла и ржавчины, механизмов и трапов, — бархатный интерьер с незнакомкой в старинных одеждах. И почему в то, что вклинилось в чужеродное, — вклинилось еще одно, добавляя к увиденному еще один слой — живая рыба, обвисшая в тонких руках. Как девочке среди бархатных кресел не было места в машинном зале, так и перламутровой рыбе не было места среди бархата и позолоты. Но тем не менее — они были. Случились, объединившись.
В нижней комнатке, которая была очень логична сама по себе, как завершение узкости, ведь ниже ее был только шпиль — игла, уходящая в дымку нижней пустоты, — теперь бытовали еще слои. А он-то думал, зачем рука рисует непонятное, напрочь лишенное логики…
В округленной раме тронутых ржавчиной стен с рядами заклепок, рядом с шахтой, ведущей уже наружу, стояло плетеное кресло, такое же, в каком дремала Неллет на закатной террасе. Край покрывала стелился по железному полу, вызывающе яркий. Даэд сидел, обмякнув, руки свесились к полу, согнутые в коленях ноги разошлись. Он был очень просто одет. Андрею не пришлось стоять в рядах избираемых мальчиков, а то он узнал бы холщовые штаны и вышитую, с распахнутым воротом, рубашку из беленого полотна. Над поникшей к плечу головой свисал круглый предмет, размером, прикинул Андрей, с небольшой арбуз, медленно поворачивался на тонкой цепочке, блестя начищенными медными боками. А рядом с креслом торчала легкая этажерка на воздушно-тонких изогнутых ножках, с ажурной, как кружево столешницей. В плоской коричневой пиале — ворох жирно-блестящих стеблей, усыпанных черными ягодками. Рядом — пузырек с притертой стеклянной пробкой, наполовину синий, наполовину кристально-прозрачный.