Часы снова повернулись на цепочке, чуть покачиваясь над головой Даэда. Часовая стрелка сдвинулась вниз от трехчасовой отметки.
— Подожди, — прошептал Андрей себе.
Там, на его рисунке, часы были тоже. А выпуклое стекло заштриховано бликами от потолочных ламп. Стрелки. Он их нарисовал?
Закрывая глаза, сосредоточился. Открыл снова. Пугаясь тому, что мог ошибиться, подтянул ближе какую-то коробку. Кивнул Тинне.
— Садись. Нужно ждать, полчаса еще. Может, немного меньше.
— Дай! — прохрипел Даэд, — время!
— Прости, элле. Ты не один тут. Такой. Весь из себя спаситель. Нужно, чтоб стрелка показывала ниже трех.
Он уселся на край ящика, по-прежнему держа в руке пузырек с граненой пробкой. Аккуратно вертя и разглядывая, вдруг вспомнил. Дома была такая пробка, чуть побольше, от разбитого стеклянного графина. Тяжелая, со стеклянными гранями. Маленький Андрей хранил ее среди прочих сокровищ. И вынимал, чтоб снова и снова посмотреть через граненое стекло, как мир множится, превращаясь в десятки миров, почти одинаковых, но все же разных. Те, что по краям, теряли очертания, а еще — размывались радужными волшебными красками, превращая знакомые линии в сказку.
— Нет, — испуганный голос выдернул его из воспоминаний.
Андрей смотрел на свои пальцы, обхватившие граненое стекло. Желание вытащить пробку и приложить ее к глазу не хотело уходить, упиралось. Всего на минуточку, уговаривал в голове голос, удивленный сопротивлением, да ладно, что будет-то? Всего на минутку, прижать и посмотреть. Как раньше.
— Подержи, — попросил он Тинну, понимая, сейчас выдернет пробку. А там — запах зелья, ну и не надо сейчас смотреть эти волшебные картинки, множащие миры. Мало ли.
Та затрясла головой, отодвигаясь.
Андрей бережно поставил зелье на пол. И стал смотреть на часы, подгоняя стрелку. Часовая, она двигалась так незаметно, что хотелось помочь ей пальцем. А минуты и меньшие отрезки времени отсчитывало еле слышное хриплое дыхание Даэда, по-прежнему пытающегося заснуть.
— Айтин. Расскажи мне о Башне. Чтоб время побыстрее.
Девушка повернула к нему серьезное круглое лицо. Поправила передник, карман которого оттопыривала скомканная косынка.
— Что ты хочешь знать, весенний? Разве с великой Неллет вы не говорили о строении миров?
Андрей несколько смутился. С Неллет было прекрасно просто болтать, обо всем. А поверять алгеброй гармонию он страшился, суеверно полагая, что полусон-полуявь, длящийся сутками и месяцами, вдруг разрушится при слишком пристальном рассматривании и обдумывании. Куда интереснее было исследовать Башню самому, вернее, гостить на разных уровнях, устраивая хождения в народ, что всегда радовало принцессу. Кое-что, он разумеется, знал. Самый минимум, и ему хватало представления о мире пустоты, в котором бесконечно летит Башня, видимо, облетая некий туманный центр, ядро, которое для вертикально ориентированной Башни всегда располагалось внизу. Когда-то Андрей сравнил ее со спутником на орбите, и на том успокоился. Странный мир, но и его мир был странным для местных, все справедливо.
Но сейчас, пока тянулись бесконечные полчаса, он снова задумался о зыбкости окружающего, и об уверенности Тинны в этой удивительной сказочности. Недавно они проходили обыденные машинные залы, а тут она пугается материализации буйного воображения саинчи. Андрей вдруг представил себе, как становятся реальностью гиперболы и метафоры земных поэтов и поежился. Пылающие закаты. Горящие глаза. Ледяные руки. И так далее…
— Ну… Ты учишься. Что ты сама думаешь о строении мира? Не Башни, а вообще, о вселенной что думаешь?
Он снова порадовался, что говорят они на одном языке, хотя затруднился бы утверждать, что это его земной, русский язык. Да и какая разница. Может быть, мир Башни — отражение его мира. Тогда все логично.
— Я думаю, в бесконечности есть место всему. И думаю, что это страшно.