У Ирки снова запылали щеки, теперь уже от стыда за него. Но поговорить было важнее, намного важнее.
— Послушайте! — голос вклинился, прорезал воздух между ними, стал слегка визгливым, — ты, имей же, наконец, совесть! Это взрослая жизнь, девочка. Мой сын женится, они со Светланой подали заявление. А ты тут. Каждый день. Маячишь. Никакой женской гордости.
— Мама, — в голосе Артура кроме упрека звучало облегчение.
Это Ирка потом поняла, через большое время, когда уже смогла вспоминать и обдумывать. А тогда просто не услышала. Кивнула, стоя напротив Артура и напряженно всматриваясь в отчужденное лицо. Мать сбоку все говорила что-то, но Ирка не слушала. Вот сейчас в его глазах появится. Хоть что-то. Надежда шевелилась внутри, такая слабая, ее нужно было подкормить, кинуть хоть крошки какие.
— Извини, — отрывисто сказал Артур, вскидывая руку с тяжелым браслетом модных спортивных часов, — правда, совсем некогда. Был рад. Увидеться.
— Мы же… Артур. Ты что, правда? Правда женишься? А я?
Голос стал тонким и сорвался, но Ирке было наплевать.
— Так!.. — снова прорезался женский голос, на это раз с настороженным удивлением, — Артик… У тебя что, что-то было? С ней вот.
И снова Ирка не услышала и не растолковала для себя внезапно плеснувший испуг в интонациях материнского вопроса. А откуда бы ей о нем знать, разве вслушивалась она всерьез, когда совсем была девчонкой, в нервные шутки собственных родителей, насчет брата Димки. О том, что смотри, а то прибежит какая, принесет в подоле внука. И оба смеялись, не веря, что их Димка. Но все же предупреждали, боясь. А вдруг.
Тогда она просто стояла, с яростной надеждой заклиная Артура, скажи, ну скажи, было, да. Ведь было же! И нужно, необходимо во всем разобраться, поговорить. Даже если разлюбил. Особенно если разлюбил!
— С ней? — удивился Артур, с неохотой отводя взгляд от часов и глядя не на Ирку, а на мать, — ты что, мам. Нет, конечно. В школе за мной бегала. О, автобус.
И через полминуты Ирка стояла одна, придавленная тяжелой ладонью, легшей на темя. Это жара, подумала пусто, голову напекло. Ну… что ж… Мама вон вообще. Похоронила папу. А я что. А ничего.
После смерти надежды ей стало даже полегче. И вообще было ощущение, что свалился груз, освобождая плечи. Впереди маячила пустота, требовала заполнения. Ирка послушно принялась скармливать ей утренние пробежки с плеером на поясном ремне, выбирая самые громкие и бодрые метал-группы. Тяжелые тренировки, такие, чтоб в голове сплошной гул от усталости. Домашнюю работу и множество книг, пустых, в которых не мелькало ничего настоящего. Детективы и боевики, фантастика. В кладовке раскопала пачки старых глянцевых журналов, перетащила в комнату и часами мерно листала, не запоминая картинок, перекладывала из одной стопки в другую, потом меняла их местами и начинала листать снова, послушно читая статьи о моде, спорте, рецепты и всякие дурацкие тесты.
Но оказалось, забыть Артура не вышло. Он стоял рядом, улыбался, наблюдая, как она садится на шпагат, как прыгает, мерно крутя скакалку. Бежит, придерживая рукой плеер на поясе. Каждую черту его лица она выучила когда-то, нависая над худыми скулами, темными, с изломом, красивыми бровями, глазами, что смотрели в ее глаза. Она знала наощупь всю его кожу, везде. Пальцами и губами, телом. Иногда, отводя назад напряженные локти, ощущала касание, зная, это его живот, а сейчас — косточка на бедре, а теперь — колено. Щиколотка. Пальцы.
Склоняясь над кипящей кастрюлей, собирала шумовкой пену. И застывала, внюхиваясь. Куриный бульон пах его телом, свежим потом подмышками, солнцем, которое нагревало спину, проникая через плохо задернутые шторы в бабушкиной квартире. И телевизор иногда говорил голосом Артура, смеялся его смехом и, когда Ирка выключала, молчал его ленивым молчанием.
Она не хотела знать ничего, о том, как он живет сейчас, и правда ли собрался жениться в свои совсем еще пацанские двадцать лет. Надежда умерла навсегда. И даже если Ирка холодно прикидывала, что наверняка, накушавшись семейной жизни, он вдруг появится, вспомнив, как им было хорошо, как было хорошо ему, с ней, надежда не оживала, убитая тем его взглядом на стильные часы. И голосом, который сказал одно короткое слово. А. Сказал он. Дальше все было хламом. И слова насчет свадьбы тоже.
Однажды ощущать его рядом сделалось так невмоготу, что Ирка ночью вышла в кухню, залезла в аптечный шкафчик и вытащила запасы маминого корвалола. В каком-то детективе она прочитала о том, как травились дамы барбитуратами, просто вот так — выпивали и засыпали навсегда.
Маслянистой жидкости с резким запахом мяты хватило на половинку небольшого стакана. Ирка развела корвалол водой из-под крана и махом выглотала побелевшую туманную жижу. Ушла в комнату, села на краешек постели, которую всю занимал голый Артур. Лежал, раскинув ноги, одна — согнута в колене, руки за головой, так что красивый подбородок почти упирается в грудь с темными волосками. Не сводя с него глаз, нащупала в ящике тумбочки старый медицинский скальпель, которым в детстве резала колбасу из пластилина. И нажимая, плавно провела по запястью. Промахиваясь, резанула еще раз, рядом, и еще раз. Свесив голову, тупо смотрела, как стекает кровь, собираясь на кончиках пальцев тяжелыми каплями. Потрясла рукой, пьяно удивляясь, что крови мало и течет не торопясь, словно нехотя. И вдруг разом протрезвела от внезапной ненависти к Артуру. Ушла в ванную, волоча за собой один раз надеванные колготки, сидела там, тихо рыдая, чтоб не услышала мама. Намочив колготки ледяной водой, наматывала их на запястье, подставляла руку с тугим комком под струю воды, следила, как бледнеют красные кляксы, становясь розовыми, почти уже прозрачными. А потом, одной рукой вымыв стенки ванной, качаясь, ушла к себе, упала ничком на постель, откидывая забинтованную колготками руку. И заснула, как умерла, без видений и голосов.