— Уже утро? — спросила хрипло, моргая на мамин силуэт в сумраке.
Та убрала ото рта белое, комкая и развертывая платочек, поправила на Иркиной груди простыню.
— Вечер, Ирочка. Бедная ты моя. Доктора не помнишь?
Ирка выпростала руку, закрыла глаза, маясь стыдом и страхом. На запястье красовалась аккуратная марлевая повязка, под ней кожу тянуло, наверное, пластырь наклеен.
— Нет.
— Он просил, чтоб пришла. Поговорить. Когда совсем… протрезвеешь. Ты что, ты правда хотела одну меня оставить? Чтоб уж совсем, да?
— Он тупой. Я не хотела, мам. Прости. Я…
Она секунду подумала над словами матери. Протрезвеешь? Они не поняли, что пыталась отравиться. Тоже мне, донна-мадонна. Барбитураты.
— Я напилась. Нечаянно. Ну и…
— Ирочка…
— Я не хотела. Правда. Глупости это все.
Ирка снова хотела спать, ужасно сильно. Рассказанный доктор маячил в памяти размытым пятном, вертел руку, что-то гудел успокаивающе, распяливал жесткими пальцами Иркин глаз, светя в него. Кажется, вливал что-то в глотку, а оно выливалось. Звенело в ведре. Кажется, Ирке стало весело, и она пыталась рассказать, как смешно — она рыгает, так мелодично. Звенит. Но мама сказала «поспи», и она послушно и радостно подчинилась, успокоенная тем, что кто-то заботится о ней, и ничего делать не надо.
Порезы на руке зажили удивительно быстро, даже неловко ей было, через неделю уже просто три красных кривых полоски, а через месяц — тонкие белые шрамики. Но это была радостный стыд облегчения. От того, что спирта в дурацком корвалоле оказалось больше, чем романтических барбитуратов, и еще от того, что старый блестящий скальпель оказался безнадежно тупым. И не пришлось оставлять маму в уже двойном горе. Бедная, стали бы шептаться соседи, недавно совсем муж, не старый вовсе, и следом и дочка. Ужас какой. И качали бы головами вслед черной согнутой фигуре. Ирка засыпала, ей было нестерпимо стыдно и одновременно радостно, что все обошлось. А еще — она его ненавидела. И это тоже радовало. Пока что.
— Мы переезжаем, — решительно сказала мама через пару недель, — я говорила с бабушкой Таней, уедем отсюда, квартиры сменяем на одну, чтоб новая, некому нам ремонты делать. И жизнь тоже будет новая.
— Куда? — потрясенно спросила Ирка, тяжело дыша — она только что отработала подход на гимнастической скамейке.
Мама пожала плечами.
— В Бердянск. Или… ну… в Джанкой, например. Неважно. Главное, отсюда уедем.
Потом оказалось, поменять две старые квартиры, вернее, продать их, одновременно найдя вариант покупки, который устроил бы и маму, и бабушку, чертовски хлопотно и долго, а еще беготня со всякими документами. Так что Ирка, механически отбыв еще несколько месяцев жизни, где уже не было места Артуру, сперва привыкла к тому, что переезд вряд ли состоится, но и ладно, зато мама занята и о чем-то мечтает, а потом вдруг испугалась, что состоится, и она останется, как говорил когда-то папа «не пришей кобыле хвост». Тогда она и взяла свои рабочие тетрадки, отправилась в спортивную школу за допуском к тренерской работе. Чтоб на новом месте сразу начать и новую жизнь.
— Да, Гоша? — Ирина пожалела, что ответила на звонок, и держала палец на кнопке, чтоб сразу отключиться, если он просто так.
— Ты только не бросай трубу, ладно?