— Не надо, — сказала Тоня, не поворачиваясь. Голос прошелестел, как листья под легким порывом ветра, — не надо о нем, тут. Сейчас.
Сей-час, сейчасс… — Ирина на ходу оглянулась, ожидая увидеть, как закачались острые пятерни платановых листов, ажурные перья акаций. Но все застыло, будто воздух был серым янтарем.
Посреди широкого круга асфальта, на котором разворачивались днем автомобили, торчала группа высоких кустов с черными кривыми стволами. Весной они красиво цветут, а названия Ирина не знала, да никто не знал, просто «кусты те, фиолетовые». Тоня шагнула, скрылась за стволиками. Ирина вдруг испугалась, что осталась одна в неподвижном спящем парке. Хотя боялась редко. Прибавила шагу и вылетела на самый край, где асфальт переходил в полосу травы на обрыве.
— Тонь?
Та повернулась. Ирина замолчала, забыв, что собиралась спросить. Постепенный светлеющий сумрак показал тонкое лицо с глубокими глазами, маленький решительный рот, ровный нос и белеющую в складках кружева шею. Да разве это ее Тонька Беседкина, узкоплечая, с неловкой посадкой головы, с нечистой бледной кожей и кривящимся маленьким ртом с тонкими губами? С мягким животом, выпирающим под дурацкими трикотажными кофточками, с целлюлитом, уродующим несоразмерно широкие бедра, которые делали недлинные ноги еще более короткими.
Ирина жадно осматривала спутницу. То, что она видела сейчас, было важным, очень важным, хотя кто-то, в особенности мужчины, может усмехнуться, ну вот, принялась за женское. Но это не было женским. Как тренер, она принимала в работу тела и фигуры с самыми разными недостатками, и с одного взгляда умела определить, где нужны долгие занятия, а где достаточно просто поменять стиль одежды, да научиться расправлять плечи хотя бы, и гордо нести голову.
Сейчас ей казалось, с Тоней произошло все. Будто она родилась такой, как была, но росла совсем по-другому, иначе провела детство, иначе думала и воспринимала мир. И в этом другом ее мире наверняка не было злобного алкаша Мишки Беседкина, который не просто бросил послушную до испуга жену с крошечным сыном, а мучил ее беспрестанными возвращениями, дикими скандалами и ломанием мебели.
А если и есть он тут, быстро подумала Ирина, то вряд ли ему поздоровилось…
— Смотри. Пока нет солнца, ты увидишь.
— Что? — она с трудом отвлеклась от решительного лица Тони и посмотрела в направлении жеста.
Та показывала куда-то на линию горизонта, где светилось мягкой белизной облако странной формы. Нижней частью, как острием, облако входило в серую воду, уже тронутую светом скорого утра. А потом, плавно раздаваясь, толстело, ширилось, растекаясь несколькими аккуратными слоями-дисками, расположенными последовательно один над другим. И снова сужалось, утыкаясь в неяркую небесную голубизну размытой макушкой, напоминающей шпиль.
Ирина задержала дыхание, не замечая этого. Казалось, выдохни, и колыхание воздуха пойдет разрушать величественную ажурную конструкцию. Такую зыбкую, облачную.
— Ты должна его позвать!
— Тише! — она схватила Тоню за руку, чтоб та замолчала, чтоб смотреть подольше.
Женщина легко пожала холодные пальцы и высвободила ладонь. Снова протянула руку к далекому миражу.
— Твой мужчина. Его забирают. Если ты позовешь, он вернется.
Ирина оторвала взгляд от тихой красоты, чтоб с удивлением посмотреть на светлое лицо в обрамлении пепельных прядей и черного кружева.
— Ты о ком? Ты про Андрея, что ли? Тонь. Сколько раз тебе говорить!
На новом лице Тони волной прошла гамма выражений, сменяя друг друга. Приподнялись красивого рисунка тонкие брови, приоткрылся маленький рот — удивилась. Брови сошлись, рисуя на переносице вертикальную черточку, губы сжались, натянулась кожа на скулах. Злится, мельком подумала Ирина, о, черт, она на меня злится? Тонька?
А потом уголки губ опустились еле заметно, и так же чуть-чуть брови приподнялись страдальчески, глаза смотрели сочувственно и смиренно, руки опустились, раскрывая ладони — такие светлые на темном атласном фоне.
— Ты меня жалеешь, что ли? — хриплым голосом уточнила последнее выражение Тониного лица Ирина, — жалеешь? Меня? Ты?
Тоня вздохнула. Покачала головой. Развела руками, так же молча, что совсем взбесило Ирину. Жалеет. И не считает нужным даже объяснить. А на лице написано — все равно ты ничего не поймешь. Уже не поняла.