Супруги-студенты, перерыв все холсты, купили в конце концов пионера с горном и еще одну картину – пейзажик с церквушкой на заднем плане, чем привели хозяина в умиление. Повторяя, что кашасы у него не водится, он все же заставил иностранных гостей выпить с ним. Пригубили по одной, потом по следующей… И веселье понеслось.
Лейла подошла к Зине, по-прежнему пребывавшей в незастегнутом халатике, провела пальцем по пышной растительности и поинтересовалась:
– Est ce colorier? Vrai?[7]
– C'est naturel,[8] – спокойно отозвалась натурщица…
И они принялись оживленно щебетать по-французски. В разговор включились и остальные гости. Только Филаретов не принимал участия во всеобщем веселье. Он, пригорюнившись, сидел за столом. По бородатому лицу текли слезы. Живописец что-то невнятно бормотал про бедственное положение российской творческой интеллигенции, не имеющей средств на покупку кашасы.
Улучив момент, когда веселье полностью захватило массы, Франсуа толкнул Артема в бок и попросил отвести его в туалет. Гид привел африканца в нужное место и хотел было удалиться, но Франсуа знаками показал, что Артем должен остаться. Недоумевая, Артем выполнил просьбу Франсуа. Возможно, у них в Дакаре такой обычай, решил он. Один справляет нужду, а другой охраняет, чтоб крокодил, скажем, не утащил.
Скоро послышался шум спускаемой воды, на пороге «комнаты уединения» показался явно довольный Франсуа и протянул Артему какой-то сверток. Тот от неожиданности отпрянул. Сие действие не поддавалось объяснению. Однако Франсуа, вытаращив и без того большие глаза, настойчиво совал сверток Артему. Наконец тот решился взять странный подарок и чуть не уронил его на пол, настолько сверток оказался тяжел.
– Money… денга… бери… – скороговоркой пробормотал Франсуа. И только тут Артем понял, что сверток представлял собой пояс, находившийся на теле дакарца и совершенно незаметный под широкими одеяниями. В поясе, судя по изрядному весу, было золото.
– Ну вот, – сказал на следующий день старичок Колычев, высыпав на стол содержимое пояса. – Все прошло как нельзя лучше. – Он стал пересыпать золотые монеты из ладони в ладонь, видимо, наслаждаясь их звоном. – Когда-то у нашего семейства их имелось неизмеримо больше, а теперь… – он вздохнул и махнул рукой. – Но и это тоже неплохой куш. Обрати внимание, монеты только царской чеканки. Теперь нужно их реализовать и поделить навар. А, сынок?! Доволен?! Куплю «Победу». Тебе нравится «Победа»? Запишу ее, конечно, на себя, чтоб не возникало лишних разговоров, но водить будешь ты. Или нет, не «Победу». Сейчас, говорят, какой-то новый автомобиль появился? Еще шикарнее.
– «Волга», – подсказал Артем.
– Вот-вот. Купим «Волгу» и двинем в Крым. Ты за рулем, мы с Лидой сзади. Высадишь нас в каком-нибудь пансионате, а сам – вперед по побережью. Все девицы твоими будут.
– Тут на десять «Волг» хватит, – осторожно заметил Артем.
– И жилищные условия тебе пора улучшить. А то что же получается. Живешь в коммуналке, да еще в бараке. Пора переселяться в более приличное место. Учиться еще год осталось? Нужно о трудоустройстве подумать. Ты как, в столице желаешь остаться, а может быть, тебя грандиозные стройки привлекают или целина?..
– Я бы предпочел Москву, – скромно сообщил Артем.
– Нет проблем. Художественно-реставрационная мастерская тебя устроит? Помогу чем могу. Ты же для меня – как сын. А к родным детям нужно относиться бережно, иначе они стариков забывают.
Глава 4
БАРИН ИЗ ПАРИЖА
Дети мои! Каждое дело творите, сначала проверив все, чтобы не оказаться прельщенными дьяволом. А то может случиться, что с добродетелью зло переплетется, тогда виноваты будете перед Божьим Судом…
С той памятной поры прошло девять лет. Из хиловатого, недокормленного юноши, каким выглядел тогда Артем, он превратился в крепкого, чуть полноватого тридцатилетнего мужчину с уверенными повадками знающего себе цену подпольного дельца. На загорелом, вечно усмехающемся лице ярко, как у мартовского кота, горели глаза цвета недоспелого крыжовника, наметившиеся залысины добавляли солидности. И только от одной простительной слабости он никак не мог избавиться. Артем так и не научился солидно, со вкусом одеваться. Да, вещи он носил дорогие. Но обращался с ними столь небрежно, что подчас своим видом напоминал бродягу. Неизменная холщовая котомка, с которой он никогда не расставался, еще более усиливала подобное впечатление.
Тем не менее в определенных кругах он пользовался большим авторитетом.
Сцены, описанные выше, не относятся напрямую к ходу нашего повествования, однако как нельзя лучше характеризуют нашего героя и его наставника Колычева.
Именно к нему, Колычеву, направлялся сейчас Артем.
В жизни старичка тоже произошли определенные изменения. Его ненаглядная супруга Лидия Павловна скончалась несколько лет назад, а место, занимаемое раньше хибарой, отошло к территории Сокольнического парка культуры и отдыха. Однако Колычев отнюдь не бедствовал. Он давно оставил преподавание в институте, но был активным функционером Союза архитекторов СССР, даже состоял в правлении. Именно это позволяло ему постоянно разъезжать по заграницам. Вот и сейчас он только-только вернулся из Франции, где провел чуть ли не три месяца, гостя у родного брата, о котором мы уже упоминали. Да и с жильем проблем не имелось. Получив компенсацию (и, нужно отметить, благодаря связям в Мосархитектуре, не маленькую) за свою хибару, он приобрел весьма приличный домик в поселке Сокол.
От Ленинградского проспекта, на котором проживала профессорша Ладейникова, до Малого Песчаного переулка, где обитал Колычев, буквально пять минут езды. Довольно часто бывая здесь, Артем постоянно поражался, как это в центре Москвы сохранился столь живописный уголок живой природы с одноэтажными домиками-коттеджами дачного типа, свищущими по весне соловьями, яблонями, на которых ныне дозревали плоды. Старичок оставался верен себе. И хотя в домике имелось электричество, под потолком все так же висела древняя керосиновая лампа с ядром-противовесом, а стены по-прежнему украшали старинные фотографии. Казалось, здесь ничего не изменилось, хотя и комната была другая, и сам дом – другой.
Колычев оказался дома. Он вышел к крыльцу на звук подъехавшей машины и, увидев Артема, радостно разулыбался. Колычев выглядел точно так же, как и много лет назад. Про таких людей говорят: «все время в одной поре». Покрытая пухом голова огурцом, мясистый, слегка вздернутый нос, за сильными линзами круглых очков в золотой оправе громадные, как у филина, серые блекловатые глаза. И тщедушен он был все так же, казалось, в чем душа держится. Но Колычеву далеко за семьдесят, а жалоб на здоровье Артем от него почти не слышал.
– Здравствуй, Артюша. Дай-ка я тебя обниму после долгой разлуки. – Старичок обхватил питомца крепенькими ручками и клюнул в щеку. – Вот так, по русскому обычаю! Надоели, понимаешь, эти лягушатники. Только дома душой и отдыхаю. Ну, проходи, проходи… Да не в хату, там душновато, а в монплезир.
Монплезиром Колычев называл просторную, увитую хмелем беседку на задах домика. Тут имелся столик, на котором стояли постоянно попыхивающий самовар, вазочка с вареньем и тарелка с сушками, пара тростниковых кресел и небольшая кушетка с двумя расшитыми пестрыми мулине подушками-думками. Колычев усадил гостя в кресло, сам сел напротив.
– Ну, рассказывай, что тут у вас творится?
– А может быть, сначала вы поделитесь путевыми впечатлениями?
– Да какие там впечатления. Сидел, понимаешь, в жарком Париже. Правда, на пару недель съездил в Нормандию, вот где красота… Только за то, чтобы на Сен-Мишель полюбоваться, можно полжизни отдать. Представляешь, из голубизны моря встает как в сказке собор с остроконечными шпилями, окутанный дымкой и словно спустившийся с небес. Фантастика! А Париж? Ну что Париж! Словами не расскажешь. Находился я по антикварным салонам и лавочкам. Часами бродил по левому берегу Сены, где расположились букинисты. Отвел душу. Есть все! Цены самые разные. Многое значительно дешевле, чем у нас. Что-то несравнимо дороже. Разброс цен вызывает удивление. Хотя совершенно понятно, их диктует спрос. Взять, к примеру, гравюры… Впрочем, на время прерываюсь. О тамошних делах можно рассказывать бесконечно. Ты лучше про здешние новости доложи. Все ж таки я три месяца отсутствовал.