Неллет пошевелила пальцами, пытаясь объяснить.
— Я не могу. Мои слова ничего не скажут тебе. Вассы — материализация мысленных представлений, но не прямая. Ты берешь в руки вассу, сплетенную умелой вязальщицей, и что-то произойдет. Изменится. Но ты можешь не увидеть изменения, или не принять его. Нужно быть особенным человеком, чтоб васса создала именно то, что ты захотел. Сегодня мы рисовали карту моих снов, по которой вязальщицы сплетут мою главную вассу. Она все изменит.
— Все-все? Чтоб не было этих страшных ночей во дворце?
— Ты видел самую малую часть, Дай. Всего один кусочек всего одной ночи. Ты не представляешь, сколько всего происходит веками, когда люди заняты тем, чтоб получить новые и новые удовольствия. У королевской четы есть свои мастера. Многие из них не отсюда. А еще, и это самое главное… — безоблачное, блистающее, безупречное счастье отбрасывает тени. Невозможно получить только блеск и свет. Чем он ярче, тем гуще и безжалостнее тень. Длиннее. Беспросветнее. Мастера Ами и Денны умеют отводить тени от их счастья. Но для этого нужны принимающие. Те, кто в тени. Понимаешь? Люди.
— Это значит, никому не приносить вреда? — Даэд сжал кулаки, раздувая ноздри.
— Никто не получает чужих страданий, Дай. Только свои собственные. И все они прячутся в темноте ночей. А днем, при свете солнца люди города Хенне и других городов королевства получают прекрасную безмятежность. Без памяти о ночах. Королям кажется, это справедливо. И милостиво прекрасно.
— Да это же!..
По ступеням шаркали быстрые шаги. В проеме показалась голова, темное лицо, обрамленное седой бородкой. Руки, дрожа, протягивали обмякшее пушистое тельце с обвисшим хвостом.
— Занука! Он вернулся один! Неллет, джент, моя Натен! Внизу уже темнота.
Неллет вскочила, подхватывая черного кота в тусклой свалявшейся шерсти, на которую падали неяркие блики от фонаря, укрепленного над столом.
— Он дышит! Калем, дышит.
— Умирает, — старик закашлялся, повернулся, горбясь.
Даэд в два прыжка догнал, хватая того за плечо.
— Куда вы?
— Натен. Я возьму факел, нет, два.
Неллет прижалась ухом к дрожащему шерстяному боку. Сказала отрывисто:
— Мы пойдем. Через минуту. Дай мне время.
— Нет. Натен…
— Дай мне время! Я могу!
Снизу послышался вой, тоскливый и монотонный. Старик тяжело сел на ступени, пряча лицо в темные ладони. Вой перекрыл яростный безумный смех. Ветер плеснул в окнах, принося противный запах мокрого пепла.
— Мой сын! — кричал кто-то внизу, захлебываясь и повторяя, удалялся, — мо-ой сы-ын!
Неллет шептала что-то, положив руку на умирающего кота, а другую прижимая к своему животу под его висящими лапами.
— Сейчас. Сейчас, малыш. Ты еще должен. Мы идем за твоей Натен. Ну, черный герой!
Покачнулась. Даэд подбежал, поддерживая ее за плечи.
Она застонала, волосы свесились, закрывая скулы. А длинный хвост задергался, мотаясь и щекоча Даэду локоть. Шерсть кота на глазах ярчала, приобретая богатый атласный блеск. Через минуту, как и обещала Неллет, кот замурлыкал, мяукнул хрипло. И вывернулся, спрыгнул, тут же ставя трубой хвост, затоптался, бодая головой ногу Неллет.
— Калем. Не уходи из башни. Нам нужно будет быстро. Когда вернемся. Да! Мы вернемся с Натен.
Она говорила быстро, с нажимом, втолковывая, как ребенку. Калем поднялся, взмахивая руками, засуетился, светясь надеждой. Спохватился, хромая к полкам у двери:
— Вы босые. Вот. Чтоб ноги.
— Мы полетим, — успокоил его Даэд.
Но старик совал ему в руки две пары мягких замшевых сапожек.
— Их нет. Призвали из дворца. Занука поведет вас. К Натен. Я пойду.
— Останешься, — Неллет натягивала сапожки, — Дай, забери факелы. Ночью нужно, чтоб живой огонь. Быстрее!
В полумраке лестницы он видел, как блестят ее глаза. Но лицо после исцеления кота будто сразу высохло, скулы стали резче, и губы совсем бледные, отметил он с беспокойством.
Кот уже скакал по ступеням, вертя хвостом свои кошачьи знаки. Неллет собрала волосы, сунула их за спину в вырез туники, чтоб не мешались. И полетела следом, жестом приказывая Даэду не отставать.
— Пусть ночное время Хенне не затронет ваших умов и душ, — Калем прошел внутрь, погасил лампу над столом. Встал у окна, опираясь на кирпичный подоконник, слушая и вглядываясь в темноту, которую все ярче разбавляли всполохи ночных пожаров, что появлялись в разных местах города — совсем близко и очень далеко.