— Ты жадный, да?
— Жадный? — удивился и хотел засмеяться, но понял, о чем она и кивнул, — до некоторых вещей, да. Если дул ветер, я всегда мечтал, чтоб он — ураган, если дождь, чтоб все стало подводной страной. И маки эти, чтоб вся земля только из них.
Вот и сейчас. Но это уже нормальная мужская жадность, посидели, перекусили, болтали. Теперь вот молчат. Потому что пришло время сделать то, к чему все идет.
— Да, — Неллет кивнула, — ты можешь поцеловать. Но ничего, кроме поцелуя, пока советники моей опочивальни не объявят тебя новым мужем Неллет. Ты будешь им всю весну. Потом я усну снова, и кто знает, увидимся ли. Ты опечален? Луна уже бледная. Мне скоро уходить.
— Как уходить? Я думал… Ну, да. Извини.
«Я проснусь, и ты исчезнешь. И может быть, не приснишься мне снова».
— Иди сюда.
Неллет поднялась, проходя за его стулом, коснулась ладонью светлых волос. Села на постель, сразу уходя в тень верхней койки, на которой у Андрея были разбросаны вещи и лежала сумка с инструментами. И поднимая руки к плечам, сняла платье, опуская к поясу мягкие складки. Из полумрака блеснул кулон, наполненный мерелем. Как слеза в ложбинке между маленьких грудей.
— Один поцелуй, мой нынешний муж, но пусть он будет настоящим. Покажи, как мужчина вашего мира целует женщину, если любит ее. Или очень хочет взять ее тело.
У нее были прохладные гладкие плечи, и такая же гладкая грудь, но теплая, совсем живая. Садясь рядом и поворачивая ее к себе, Андрей совсем некстати вспомнил Ирку, с ее упругой грудью и тугими, сильными бедрами. Тряхнул головой, прогоняя воспоминание. Но успел подумать строптиво, а сама, ни разу не сказала просто так, обязательно — нынешний. Очередной, значит.
Неллет не исчезла после поцелуя. Легла, укладываясь на бок, уютно согнула ноги, чтоб Андрею был удобно лечь вплотную. Попросила сонно:
— Расскажи еще. Что хочешь. Или нет. Расскажи о карте. Почему ты решил подарить своей Неллет остров? Первый из тех, утраченных нами земель.
— Это случайно. Вышло. — Андрей прижимался, жалея, что не успел раздеться. Дышал, утыкая нос в ее сбившиеся волосы, руку положил на талию, но потом передвинул повыше, чтоб не корябать пальцы о жесткий пояс, инкрустированный металлическим орнаментом.
— Не бывает «случайно». Расскажи с самого начала.
— Когда я в рейс этот пошел…
— Нет. С самого начала.
Она замолчала. И он замолчал, вдруг вспомнив то, о чем, казалось, совершенно забыл. И теперь увидел, будто смотрел фильм, и себя в нем со стороны, сколько ему тогда было? Девять? Или десять лет?
У Гришки Савелова был смешной нос, вывернутый ноздрями наружу и чтоб Гришку разозлить, достаточно было пару раз хрюкнуть, прикладывая руки к ушам уголками. Но злить Гришку себе дороже. Был он большим, мощным, раза в два тяжелее одноклассников, и драться срывался в секунду. Даже удивительно, как легко оказывался рядом, и тяжелая рука летела в скулу, до искр из мокрых глаз. Взрослые, сидя за столом и посмеиваясь, когда уже совсем косели, перемывая кости Гришкиному отцу и жене его Клавке, на то и упирали, мол, завели свинарник, вырезку и сало жрут каждый день, вот и младший Савелов — кабан кабаном, может Клавка ему тож помоев в тарелку наливает.
Сало Андрейка тоже любил. Особенно если с розовой вкусной прожилкой, на серый хлеб его и горчицы побольше. Но сколько ни ел, весу в нем не прибавлялось. Не сильно печалился, утешаясь тем, а вдруг бы с размерами сделался у него и Гришкин нос-пятачок. Если б Гриша еще не трогал Андрейку, было бы совсем нормально. Но главная закавыка была в том, что трогал он чаще и не его. Задирал или как говорили в школе, чмарил, всех, кто слабее. Приходилось заступаться. Особенно за девочек. А это в Рыбацком всех удивляло. Тетя Дуся, принося матери сметану, заводила певуче и раздраженно:
— И чего он лезет, малой ваш, ну в каждой же бочке затычка! Попомни мое слово, Михална, Гришка ему все печенки отобьет. И за кого? За Таньку Маличко? Да Танька сама шо пацан, все абрикосы у меня обнесла, еще зеленые были. По Гришке уже тюрма плачет, а твой умный хлопчик, в техникум может пойдет. И шо? С отбитой требухой?
Мама кивала, качая головой и для виду соглашаясь. А после садилась на край постели, приглаживала Андрейке лохматые, выгоревшие за лето волосы.