— Да знаю, сто раз шутил уже.
— До ста десяти дойду и хва-хва, — Пашка воздвигся, стукаясь коленями о край стола, подцепил стаканы лапой, похожей на осьминога средних размеров, — пошли, а то сожрет, если посуду не вернешь. Ты не сказал, чего всю ночь балбесил?
— Я спал, — сердито ответил Андрей, приглаживая одной рукой светлые волосы, а другой удерживая тарелки, — сказал же.
— Врешь. Я мимо шел, два раза. Один даже постучал. А ты тут соловьем заливался, бурчал что-то, как тот кот на цепи. Направо ходишь, песнь заводишь. Налево… Андрюха, насчет налево-то, ты у нас существо свободное от жены, от детей. Ну, чего тебе стоит, сострой Надьке глазки. Посиди с ней разочек в кают-компании с видиком. Я ж не прошу валить леди у койку. Сделай вид, а через неделю помаши ручкой. Пусть Надежда надеется. Тем более, на кого наша Наденька глаз положила в далекие первые дни одиссеи капитанов кустов? Забыл, что ли? Кому тортик кремиком украшался? Кому открыточка на днюху писалася?
— Паша, отзынь. Башка трещит.
— Бухал, — утвердился в подозрении Пашка, топая по коридору.
— Нет, — не сдался Андрей.
Но подумал и промычал что-то виновато-согласное. Да черт с ним, пусть думает, что бухал. Сейчас нужно насчет радиограммы этой.
— И побредет наш «Аякс» своим ходом, — декламировал в ответ на его мысли Пашка, топая к трапу, — шатаясь-болтаясь, целый месяц, а мы уже шмотье распродадим, в кабаках прогуляем и встретим команду на причале, голодные и обтрепанные. Авось пожалеют соратников, подкинут долляров до следующего рейса.
В столовой было пусто, завтрак закончился, в раздаточной сердито гремели тарелки, плескала вода. В дверях стоял сменившийся с вахты штурман Серега, рассказывал что-то веселое в спину кокши, которая мыла посуду. Андрей подошел, свалил грязные тарелки в свободную раковину, открыл кран с горячей водой.
— Сама вымою, — сердито сказала Надежда, толкнула бедром, переваливая тарелки к себе, в озеро мыльной воды. И зашипела, выставляя перед собой мокрый палец, порезанный нырнувшим в глубину ножом.
— Хорошие ножики, — одобрил Серега, меняя расслабленную ногу и скрестив на груди руки, — острые.
— Иди уже! Андрюша, принеси йод, в шкафчике там.
Штурман хмыкнул и исчез, унося свои громкие байки в коридор, где ходили, перекликались, иногда пробегали с топотом.
Андрей откупорил тугую крышечку, приложил к подставленному пальцу ватку с коричневым пятном. Надежда внимательно смотрела в близкое лицо с неловко нахмуренными бровями. Сладко улыбнувшись, пропела с манерной грустью:
— Всего неделечка и осталась вам, ученые наши. Улетите, останутся мне да Машке одни тока мариманы. Жалко как, без вас ску-у-чно будет.
Кивая и улыбаясь в ответ, Андрей снова подивился, как интересно природа распоряжается своими творениями. У Надежды была восхитительная, совершенная и прекрасная в своем совершенстве фигура. Плавные бедра, переходящие в гибкую длинную талию, долгие ноги с красивыми коленями, плечи — царственные. И красивые руки с узкими кистями, изящные пальцы, украшенные идеальной формы ногтями. А завершала все это великолепие непропорционально маленькая голова, на мутном лице, обтянутом нечистой кожей, вспыхивали то тут, то там прыщи; неприятной формы рот с бледными губами, и глаза — тоже небольшие, тусклые, под серыми короткими ресничками. К сорока годам кокша все свои минусы и плюсы, разумеется, знала, носила дорогие джинсы и лосины в обтяжку, обожала трикотажные кофточки с глубокими вырезами. А некрасивое лицо не мешало ей крутить полугодовые романы, как правило, с кем-то из командного состава, то с капитанами рейсов, то с кем из помощников. Вернее, уже знал Андрей, судовые романы заканчивались раньше, чем приходил приказ о возвращении в порт приписки. Примерно на месяц. И не потому что, как смеялся Пашка, нужно выветрить бабский дух. А еще и потому что женщина сорока лет, которая из них двадцатку провела в заграничных рейсах, начинает задумываться о семье, может быть, ребенке, пока не стало совсем поздно. И значит, может пойти на рискованные шаги. Подставить временного романтического любовника, а вдруг да разведется с женой и по велению месткома женится на погубленной им наивной влюбленной женщине. Так что, за месяц до окончания рейса Надежда уже несколько раз получала вежливую отставку, ясно указывающую ей на ее место. Судовая любовница — почти как полевая жена, сказала как-то Надежда во время послевахтенной пьянки в каюте у боцмана, сидя на коленях сладко спящего третьего штурмана. С горечью сказала, но и со смехом, полным обещания, разглядывая с чужих колен Андрея напротив. И чтоб уж не сомневался, к чему сказано, добавила, насчет его развода она в курсе, была у тебя, миленький, жена, да сплыла, пока в морях болтался, теперь вольный перчик, да?