– Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.
В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как будто я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся на своих подушках, своей ногой касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания между нами.
Я задавал вопросы, сформулированные скорее как утверждение, а Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все было похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает, когда изучаешь какой-то язык и вдруг начинаешь видеть сны на этом языке и понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры. Но когда он наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.
Я совсем забыл о «смерти» Доктора З. и поэтому, когда вошел слуга, призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не был готов услышать его тяжелый вздох.
– Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, – сказал он.
– Скорбь? – спросил я. – Бессмертие? – Длинный день и стаканы поднесенного вина, значительно более крепкого, чем все, что я пробовал раньше, замедлили мою сообразительность.
– Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда она сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые могли бы оплакать ее. Ей хочется еще одного ребенка. Она настаивает на том, чтобы быть засеянной этой ночью, и мы все будем вознаграждены, если будет урожай.
– Она просила меня, – сказал я. – Она приглашала меня в свои покои, но я сказал нет.
Б'оремос и Линни были шокированы.
– Королеве не отказывают, – сказала Линни.
– Мы делаем свои посевы с любовью, – сказал я. – А если есть любовь, всегда есть выбор.
– У мужчины в этих делах нет выбора, – сказал Б'оремос. – У мужчины так мало времени, оно должно быть потрачено на службу Королеве. Она зовет и я… – Он провел рукой по переду своего хитона, где появилась заметная выпуклость. – Я мужчина и я должен ответить на призыв. – Он мрачно посмотрел на меня. – То ли ты играешь с нами и ты не мужчина, то ли…
– Я – Мужчина, – просто сказал я.
– То ли твое время движется с другой скоростью, – закончила Линни.
На это я не ответил. Я не смел.
Б'оремос прикоснулся к моему плечу и быстро вышел в дверь, скрытую под драпировкой, а мы остались с Линни одни.
– Для тебя время действительно идет иначе? – спросила она.
Я долго думал, как объяснить так, чтобы не скомпрометировать еще больше наш прилет.
– Мы иначе считаем, – сказал я наконец.
Она немного помолчала, ее худое лицо сохраняло торжественное выражение, напоминая мне о мадоннах на витражах храмов там, на старой Земле. Наконец она взглянула на меня.
– Ты многому можешь научить нас, небесный путешественник.
– Я здесь для того, чтобы учиться, а не учить, – сказал я, и вдруг мысли мои странно прояснились. Я, казалось, вижу каждое слово прежде, чем произнести его. Сам того не замечая, я протянул руку, взял слово из воздуха, повернул его в ладони и сказал: – Это слово – ладанна.
– Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, – сказала Линни, – без слов. – Она сказала серьезно. – Потому что нет сомнений, что я не могу научить человека горевать, если он не чувствует горя здесь. – Она приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди над сердцем, широко расставив пальцы.
– Но где же человек чувствует разницу между плукенной и ладанной, если не здесь? – сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.
– Меня никогда не касались, – ответила она, потом добавила, как будто такое простое утверждение нуждалось в объяснении. – В моей деревне я была странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здесь, так как я Плакальщица Королевы, я Неприкасаемая. Тебе понятно, что это значит?
– Маленькая линнет, – сказал я почти шепотом, – сладкая певунья. Меня тоже никогда не касались. Я был слишком занят науками. Но теперь – это было бы также нарушением всех моих клятв – коснуться тебя.
Ее рука соскользнула с моего сердца к моим губам.
Я поцеловал ее пальцы один за другим. Они были огрубевшие, на большом пальце левой руки был шрам в виде креста. Потом я выпустил ее руку, потянулся за своей чашей с вином и осушил ее. На донышке лежало одинокое маленькое черное зернышко, как точка в конце предложения.
– Что это? – спросил я.
Она взяла чашу, заглянула в нее, потом приложила руку ко лбу.
– Это то, что остается от орешка люмина, если его размочить в вине. У Б'оремоса остались те три орешка, которые ваша Дот'дер'це вернула ему. Один он положил в твою чашу.
– О, Боже. Я умру? – спросил я, начиная чувствовать тепло, подымающееся в ногах. Если это смерть, она не так уж неприятна.
– О, нет, А'рон, не умрешь. Три орешка приносят смерть. От двух у тебя будут кошмары и истерика. Но один… – Она заговорила тихим голосом и как-то рассеяно. Один – для ночи бешеного удовольствия.
– А ты тоже выпила вино с орешком? – спросил я, вдруг с нетерпением ожидая ответа.
Она заглянула в свою чашу, осушила ее, снова посмотрела. Глаза у нее были золотые и большие.
– Мы не сможем остановить то, что уже началось, – сказала она. – Если кто-то виноват, если было предательство, то это Б'оремос. Ты – и я – мы невиновны. – Она встала, задула одну за другой свечи, потом подошла ко мне среди замешкавшихся теней и легла рядом со мной.
Первый поцелуй и первое прикосновение были сладкими, но не так, как все остальные, которые последовали потом.
– Дальше можешь не описывать, Аарон.
– Спасибо, сэр, но я не смог бы, даже если бы вы приказывали. Люмин затуманил мои ощущения и я не знаю, что было реальностью, а что – нет. Но я люблю ее, сэр. И я знаю, что она любит меня.
– Какие у тебя основания так говорить?
– Потому что когда она задувала свечи, я заглянул в ее чашу. В ней не было маленького черного зернышка.
– Дамы и господа, вы все слышали показания Аарона Спенсера. Я хочу, чтобы вы их тщательно обдумали. Вам надо изучить три вещи: мотивы засорения, метод засорения и, конечно, состоялось ли на самом деле засорение.
– Простите, сэр, но есть кое-что, чего я не понимаю. То, что случилось между мной и Линни, произошло наедине. Когда Б'оремос вернулся, мы уже расстались, она ушла в свою комнату, а я вернулся на корабль, где я должен был помочь перенести Доктора З. в капсулу длительного сна. Мы с Линни решили, что нам нужно время, чтобы разобраться в своем отношении к тому, что случилось, и мы не собирались обсуждать это с кем-либо. Она напомнила мне, что нарушение клятвы под действием люмина не считается. Поэтому я никак не могу понять, из-за чего затеян этот военный суд. Но так как я обещал рассказать этому суду всю правду, я это сделал – как мог.
Однако в тот же день, без всякого предупреждения, я был отправлен сюда, под предлогом сопровождения капсулы, что должен был сделать Эн-Джимнбо как военный врач. И меня держат здесь уже двадцать дней, не разрешая встречаться с Линни. Меня загрузили работой – переводы некоторых записей, погребальных песен. Но никто не хочет рассказать мне, что происходит там на планете, сэр. Даже Доктор З. избегает меня. Я допускаю, что произошло некоторое засорение культуры, но – как я пытался объяснить – на то были обстоятельства.
– Аарон, обстоятельства изменились. Очень. Сегодня утром Доктор Эн-Джимнбо прилетел с подарком от Королевы.
– С подарком, сэр?
– Плачущий подарок весом семь футов, Аарон. И светловолосая, нечто до сих пор невиданное на Эль-Лаллоре, хотя у нее их золотые глаза. Твои двадцать дней в лаборатории это почти полный год там, знаешь ли.
– Младенец – девочка, сэр?
– Да, Аарон.
– А что с Линни?
– Насколько нам известно, она верит, что ребенок – мертворожденный мальчик. И, как ты понимаешь, если бы Королева сама не предложила нам забрать ребенка, нам все равно пришлось бы забрать ее. Здесь она просто здоровое дитя, гражданин Федерации.
– Можно мне… можно мне повидать моего ребенка, сэр?
– Повидать ее? Аарон, если тебя признают виновным, а я очень надеюсь, что так и будет, тебе придется воспитывать ее.
– Спасибо, сэр.
– Мне перечитать обвинение, капитан Макдональд?
– Пожалуйста, лейтенант.
– Аарон Спенсер, вас обвиняют в Засорении Культуры, как это определяется Кодом УСС N 27. Конкретно вы обвиняетесь в том, что вы преднамеренно и противозаконно нарушили пункт о Засоряющих Культурных Контактах вашей связью с жителем или жителями планеты Хендерсон-4, таким образом повлияв – на пользу или во вред – навечно на всю культуру их замкнутой системы.
– Дамы и господа, теперь голосуйте. В случае ровного счета я буду вынужден использовать решающий голос. Рассмотрите все тщательным образом.
Заседание Трибунала закончено.
– Сэр, мы проголосовали.
– И каков ответ на обвинение, старшина Петерсон?
– Виновен, сэр, при смягчающих обстоятельствах.
– «Обстоятельства» – это слово, похоже, появляется в нашем слушании удивительно регулярно.
– Прошу прощения, сэр, но надлежащая форма…
– Форма, шморма, как, бывало, говорила моя прабабушка. Дамы и господа, какой приговор вы предлагаете?
– Пять лет работы в космической лаборатории, сэр, включая воспитание ребенка. Никаких дальнейших контактов в этот период с Хендерсоном-4 или с кем-либо из его обитателей.
– Простите, сэр, но…
– Теперь что-то с формой не так, лейтенант?
– Я просто подумала, что вы могли бы добавить, что в конце этого срока слова «Приговор Трибунала» могут быть вычеркнуты из анкеты Антрополога Первого Класса Спенсера. Из-за смягчающих обстоятельств, сэр. Это допускается, сэр, статьей 763 Кодекса Трибунала.
– Как, лейтенант, в этой железной груди бьется сердце?
– Это… гм… предписано правилами Академии, сэр.
– Похоже на шутку. Вы мне начинаете нравиться, лейтенант. И я хотел бы так сделать, добавьте это. Впишите подходящие номера и сноски на соответствующие статьи.
– Да, сэр.
– Хотите что-то сказать, прежде чем я отпущу всех, Аарон?
– Что с Линни, сэр?
– Это, мой мальчик, ее дело – и ее народ. Я тем не менее подозреваю, что ее простят, если она хоть частично такая великая артистка, как ты говоришь. Простит ли она сама – этого я не могу сказать.
– Тогда, сэр, я бы хотел встретиться со своим ребенком.