В развалинах придорожной гостиницы, служившей нам в эту ночь убежищем, горел бездымный костер. Вокруг, завернувшись в меховые плащи, спали люди. Командир Горных Охотников сидел у моего изголовья и задумчиво глядел на меня.
Я стремительно села, машинально проверяя ворот куртки.
– Эрни… – негромко произнес Дан.
Его высокоскулое смуглое лицо сейчас, казалось, потеряло властную жесткость. Или темнота смягчала резкие красивые черты? В теплой тени таяли глаза.
– Слушаю тебя, командир.
– Ты хорошо знаешь здешние места? Куда направляются стрейкеры?
Мы склонились над картой. Недавний снегопад завалил все дороги, и враги были вынуждены пробираться к реке, чтобы следовать по ее руслу к благодатному югу.
– Здесь, – показала я, – они войдут в ущелье. Оно такое узкое, что трое всадников не смогут проехать рядом. Зимой на склонах скапливается много снега, часто случаются обвалы. Если обвал застигнет их посередине дороги, стрейкеры повернут обратно. А там их встретим мы.
Командир поднял взгляд сощуренных глаз.
– Если обвал будет…
– Будет.
Не знаю, мои ли губы это сказали, но, услышав эти слова, я поняла – так и будет. Дан откинул голову, словно желая меня получше рассмотреть. Он был, как и все горцы, рослым, широкоплечим. Черные длинные волосы, перехваченные на лбу лентой с охранными рунами, были блестящими и жесткими, как гривы их мохнатых лошадей. Многие горцы заплетали волосы в косы или перехватывали серебряными застежками, но ни смешными, ни женоподобными их это не делало. Одежда из кожи и шкур показалась бы нашим Владетелям убогой и грубой, но она была прочна и удобна и украшена сложной неяркой вышивкой. Лишь некоторые из них носили серебряные серьги и браслеты, настоящей же драгоценностью, которой я не уставала восхищаться, было их оружие.
Командир горцев был молод и сероглаз. Суровостью обветренного лица он напоминал мне отца, но вряд ли эта суровость была свойством характера – скорее следствием жизни, которую он вел уже добрый десяток лет…
Итак, он взглянул на меня испытующе.
– Обвал будет, говоришь ты?
– Да.
– Ну что ж, я рад. И не стану задавать вопросов, на которые не получу ответа. Поторопимся! По моим расчетам, они уже близко к ущелью.
Деревня, встретившая их настороженно – в такое время опасны любые вооруженные чужаки, – смягчилась, услышав о бое в приречном ущелье, не жалея запасов, накрыла стол в одном из сохранившихся домов.
Дан много пил, много ел, охотно улыбался поглядывающим на него женщинам. Сидевший по правую руку от него Эрни-лучник едва ли пригубил вина из своего кубка. Командир бросал на него короткие взгляды. Лучник воевал бесстрашно, нимало не заботясь о своей безопасности, разил врагов с одного выстрела…
– Мы неплохо поработали сегодня, Эрни, – Дан накрыл узкую руку своей большой ладонью, легко скользнув пальцами по белой, тонкой коже: нет, не из крестьян, не из ремесленников… – все случилось так, как ты говорил. Мои люди довольны тобой, хотя поначалу были против. Взять в отряд кого-то с равнины, говорили они, то же самое, что таскать с собой женщину…
Эрни просто, без вызова, взглянул ему в лицо.
– Женщины бывают разные.
– Да, – согласился горец, – но девушки с равнин более изнежены и избалованы, чем наши.
– Сейчас всем приходится становиться сильными.
Дан вновь кивнул.
– Я наблюдал за тобой. Сразу видно, что ты не привык к такой жизни, но ты не жалуешься и не перекладываешь свою ношу на других. Если, к тому же, ты немного владеешь магией…
– Скорее она мной владеет. Я пока не знаю, Дан, что я умею, что – нет.
– Все равно я рад, что ты с нами.
Эрни без улыбки взглянул на него.
– Я тоже, – сказал не сразу. И обернулся навстречу песне – мерной, печальной, тягучей песне гор.
Закинув за голову руки, слушал ее командир Охотников. Притихшие крестьяне не сводили глаз с поющего Брона; молчали, опустив головы, горцы, и даже отрешенного лучника, кажется, тронула грусть незнакомой мелодии…
Не разжимая век, командир горцев вдруг заговорил – негромко, задумчиво… Он говорил о древних замках, высеченных прямо в черных скалах, и таких же вечных и грозных. Он говорил о пылающем в небе огне – зимой, когда солнце по многу дней не встает из-за холодного горизонта. Говорил о буранах, о снеге – таком белом, ослепительном, какого не бывает на равнинах. Говорил о старинных изваяниях и святилищах, которые оставил после себя неведомый могущественный народ. О короткой весне и жарком буйном лете, когда пьянеешь от одного глотка южного ветра… Он говорил, и ему вторил ритмичный рефрен старой песни:
– И тогда мы вернемся, вернемся, клянусь, мы наконец вернемся!..
Дан поднял ресницы, туманными, улыбающимися глазами взглянул в задумчивое лицо лучника.
– Там так красиво? – тихо спросил тот.
– Там моя родина.
Песня закончилась. Брон перебирал струны. Женщина, подошедшая налить вина, заметила:
– Какой грустный мальчик! Сразу видно, тоскует по своей подружке! Хочешь, раскину карты, расскажу, где она и как она?
Эрни вскинул на нее глаза, и повеселевший командир увидел, что лицо его порозовело. Дан отказался за лучника:
– Спасибо, добрая женщина! Мы и так все о себе знаем.
Та подмигнула ему черным лукавым глазом:
– Да ты и знать не знаешь, насколько я добрая!
Засмеявшись, повернулась – зазвенели браслеты и амулеты, плеснули черные распущенные волосы, – и гадалка ушла искать счастья у других солдат.
Лучник поднялся:
– Я устал. Командир Дан извинит меня…
– Командир сам с ног валится.
Дан поспешно поднялся, освобождая проход, и усмехнулся, заметив озадаченный взгляд Брона.
Скрестив ноги, Эрни-лучник перебирал свою сумку. Слабо шелестели сухие травы. Пахло летом.
– Послушай-ка, – подал голос командир, молча наблюдавший за ним. – Я видел тебя сегодня в бою. Ты совсем не бережешься, словно ищешь смерти.
– Смерть минет меня, – равнодушно отозвался Эрни. – Так сказали боги.
– Что ж… Может, они сильнее моих. Но вряд ли боги будут защищать тебя от случайных царапин. У тебя даже браслета лучника нет.