— Все так страшно. Я стараюсь убедить себя, что это — всего лишь сон. Но это не сон, верно?
— Что не сон — Ананса?
— Ты думаешь, она такая же, как и все остальные мои друзья, да? Но они не приходят ко мне во сне, во всяком случае, не так. Ананса…
— Что Ананса?
— Она для меня поет. Когда я сплю.
Мои поднаторевшие в психологии мозги быстро сложили два и два.
— Разумеется, — сказал я.
— Она — в космосе, и она для меня поет. Ты не представляешь, какие песни.
И тут я вспомнил кое-что и вытащил кассету, которую для нее купил.
— Спасибо, — сказала она.
— Пожалуйста. Хочешь послушать?
Она кивнула. Я вставил кассету в магнитофон. «Весна в Аппалачах». Она кивала головой в такт музыке. Я представил, как она танцует. Она хорошо чувствовала музыку.
Но спустя несколько минут она замерла и заплакала.
— Это совсем другое, — сказала она.
— Ты уже слышала эту песню раньше?
— Выключи. Выключи, говорю.
Я выключил магнитофон.
— Извини. Мне казалось, тебе понравится.
— Вина, ничего, кроме вины, — сказала она. — Ты все время чувствуешь себя виноватым, так ведь?
— Почти всегда, — легко согласился я. Психологическим жаргоном злоупотребляли многие мои пациенты. Так же, как языком мыльных опер.
— Извини, — сказала Элен. — Просто это не та музыка. Совсем не та. Вот я послушала, и все остальное по сравнению с ней кажется таким темным. Как будто идет дождь, все серое, мрачное и тяжелое, словно композитор пытается разглядеть далекие холмы, но дождь ему мешает. Но несколько минут мне казалось, что у него получится.
— Такая же музыка у Анансы?
Она кивнула.
— Я знаю, ты мне не веришь. Но во сне я ее слышу. Она говорит, что только во сне и может со мной общаться. И она не разговаривает, только поет. Она там, далеко, в своем космическом корабле. Поет. А я по ночам ее слышу.
— Почему именно ты?
— Ты хочешь спросить, почему ее слышу только я? — Она рассмеялась. — Потому что я такая, какая есть. Ты ведь сам говоришь — из-за того, что я не могу бегать, я живу воображением. Она говорит, что связующие нити между разумами очень тонкие, и их трудно не упустить. Но мою нить она не упускает, потому что я живу исключительно сознанием. Она держит мою нить. Теперь, когда я засыпаю, я вообще не могу от нее отделаться.
— Отделаться? Мне казалось, она тебе нравится.
— Не знаю, что мне нравится. Мне нравится. Нравится музыка. Но Анансе нужна я. Она хочет, чтобы я была с ней. Она хочет дать мне работу.
— А как она поет?
При слове «работа» она задрожала и как-то замкнулась в себе. Чтобы поддержать затухающий разговор, я попытался коснуться темы, которой она недавно интересовалась.
— Это ни на что не похоже. Она там, в космосе, все вокруг черным-черно, и слышен только гул двигателей, похожий на шум дождя, а она собирает космическую пыль и прядет свои песни. Она простирает в пространство свои пальцы или уши, я не знаю. Не могу понять. Так она собирает пыль и плетет свои песни, превращая пыль в музыку, которую я слышу. Это очень сильная музыка. Ананса говорит, что именно благодаря песням она может передвигаться в межзвездном пространстве.
— Она одна?
Элен кивнула.
— Я ей нужна.
— Ты ей нужна. Но как она может тебя заполучить, ведь ты здесь, а она — там?
Элен облизала губы.
— Я не хочу об этом говорить. — Она произнесла это таким голосом, что я сразу понял: она уже готова все рассказать.
— Лучше бы ты все-таки рассказала. На самом деле очень важно, чтобы ты все рассказала.
— Она говорит… Говорит, что может меня забрать. Говорит, что, если я выучу ее песни, она сможет вытащить меня из моего тела и забрать туда, к себе, где она даст мне и руки, и ноги, так что я смогу и бегать, и танцевать, и…
Она расплакалась.
Я похлопал ее по единственному месту, к которому она разрешала прикасаться, — по мягкому животику. Она запрещала себя обнимать. Я попытался разок, много лет назад, но она закричала во весь голос, чтобы я не смел. Одна из сестер рассказала, что ее обнимала мама, и Элен хотелось тоже обнять кого-нибудь. Но она не могла.
— Это очень хороший сон, Элен.
— Это ужасный сон. Как ты не понимаешь? Я стану такой же, как она.
— А какая она?
— Она — это космический корабль. Межзвездный корабль. И она хочет, чтобы я пришла к ней, тоже стала космическим кораблем. И чтобы мы плыли в космосе, распевая песни, тысячи и тысячи лет.
— Элен, это всего лишь сон. Не надо его бояться.
— Вот что с ней сделали: отрезали ей руки и ноги и засунули в этот аппарат.
— Но тебя никто не собирается засовывать в аппарат.
— Я хочу на улицу, — сказала она.
— Нельзя. Дождь.
— Пусть идет к черту, этот дождь.
— Пусть идет к черту, но это не поможет.
— Я не шучу! Она все время преследует меня, даже когда я не сплю. Она пристает ко мне, усыпляет, а потом начинает петь, и я чувствую, как она тянет и тянет меня к себе. Если бы мне удалось выйти на улицу, я бы еще продержалась, если бы я только могла…
— Эй, успокойся! Знаешь, тебе лучше принять…
— Нет! Я не хочу спать!
— Слушай, Элен, это всего лишь сон. Нельзя позволять сну так сильно на тебя влиять. Все из-за дождя, поэтому ты не можешь выйти на прогулку. От этого тебе хочется спать, и тебе снится один и тот же сон. Но не надо сопротивляться, это, в общем, очень хороший сон. Почему бы тебе просто с ним не смириться?
Она смотрела на меня, в ее глазах застыл ужас.
— Ты ведь не всерьез. Ты не хочешь, чтобы я ушла.
— Нет. Конечно, я не хочу, чтобы ты ушла. Но ты и не уйдешь, разве сама не понимаешь? Это только сон, как будто ты паришь там, в космосе, среди звезд…
— Она не парит. Она прокладывает путь в открытом космосе с такой скоростью, что у меня при виде этого кружится голова.
— Ну и пусть кружится. Как будто твой разум придумал для тебя такой способ бегать.
— Ты ничего не понял, мистер Терапевт. Я думала, ты поймешь.
— Я пытаюсь.
— Если я пойду за ней, я умру.
— Кто читал ей в последнее время? — спросил я сестру.
— Мы все читали понемножку, а еще добровольные сиделки из города. Она им нравится. Ей всегда кто-нибудь читает.
— Надо бы проследить за этим повнимательней. У нее появились откуда-то новые фантазии. Про космические корабли, звездную пыль и песни в открытом космосе. И она чем-то напугана.
Медсестра нахмурилась.
— Мы одобряем все, что она читает, и про всякие такие вещи читают уже много лет. Раньше ничего плохого от этого не случалось. Что же теперь стряслось?
— Думаю, все из-за дождя. Сидя взаперти, она теряет ощущение реальности.
Сестра закивала в знак согласия и сказала:
— Да, знаю. Во сне она бог знает что вытворяет.
— Что, например? Что именно вытворяет?
— Поет какие-то жуткие песни.
— На какие слова?
— Вообще без слов. Просто напевает мелодии. Только мелодии просто ужасные, их и музыкой-то назвать нельзя. И голос у нее становится какой-то странный, скрипучий. Она очень крепко спит. Теперь стала спать больше, и это к лучшему, как мне кажется. Она всегда начинает нервничать, если ее не выпускают на улицу.
Элен, несомненно, нравилась сестре. Было трудно не испытывать к девочке сочувствия, но Элен хотела, старалась понравиться окружающим, и люди ее любили. Во всяком случае, те из них, кому удавалось побороть ужас при виде плоского пространства под простыней возле ее туловища.
— Послушайте, — сказал я, — может, все-таки ее одеть и вывезти на улицу, несмотря на дождь?
Сестра покачала головой.
— Дело не только в дожде. Похолодало. А после того взрыва она ведь так до конца и не оправилась, у нее нет сил сопротивляться болезни. Понимаете, слишком велики шансы, что она может умереть от самой обычной простуды. А я не хочу рисковать.
— Значит, мне надо приезжать к ней почаще, — сказал я. — Как можно чаще. С ней что-то происходит, и это пугает ее до смерти. Ей кажется, что она умрет.
— Ох, бедняжка, — сказала сестра. — С чего она взяла?
— Не важно. Может, кто-то из ее вымышленных друзей слегка отбился от рук.