Юная девушка, не старше пятнадцати, стояла перед буфетом, с силой давя на его дверцу. Однако Пастух лишь покачал головой, вскинул руку, и буфет отворился, хотя женщина продолжала попытки его закрыть. Внутри лежал лепечущий младенец, завернутый в одеяла из звуконепроницаемой ткани. Пастух улыбнулся. Его улыбка была доброй и прекрасной, и женщине захотелось умереть.
Пастух погладил ее по щеке, она вздохнула и негромко застонала. Он достал из мешка свой пастушеский посох, приложил маленький диск к ее виску, и она улыбнулась. Глаза ее были мертвы, но губы шевельнулись, обнажив зубы. Он уложил ее на пол, бережно расстегнул блузку и достал из мешка топор.
Провел пальцем по длинному, узкому цилиндру, на конце орудия вспыхнул крошечный огонек. Пастух прикоснулся мерцающим кончиком топора к нижней части одной из ее грудей и описан им широкий круг. Топор провел на коже тонкую красную линию. Пастух ухватился за грудь, и она осталась у него в руке. Отложив добычу в сторону, он провел рукой по топору, и свет стал тускло-голубым. Пастух провел топором над алой раной, кровь загустела, высохла, рана начала заживать.
Он положил грудь в свой мешок и проделал то же самое с другой грудью. Женщина наблюдала за происходящим со смутным удивлением, улыбка по-прежнему играла на ее губах. Она будет улыбаться так еще несколько дней, и лишь потом осознает свою беду.
Когда и вторая грудь оказалась в мешке, Пастух отложил топор, посох и аккуратно застегнул на женщине блузку. Помог ей встать и снова провел мягкой рукой по ее щеке. Словно младенец, ищущий сосок, она потянулась губами к его пальцам, но он отдернул руку.
Когда Пастух ушел, женщина достала ребенка из шкафа и обняла его, нежно воркуя. Он тыкался носом в странно плоскую грудь, а женщина улыбалась и напевала колыбельную.
Пастух прошел по улицам, свисающий с пояса мешок подпрыгивал в такт его шагам. Люди смотрели на мешок, задаваясь вопросом, что там. Однако не успел Пастух покинуть деревню, как все уже знали ответ и теперь смотрели не столько на мешок, сколько на Пастуха. Он же не глядел ни влево, ни вправо, но чувствовал на себе взгляды людей, и в глазах его были нежность и печаль.
И потом он снова пересек ров по узкому мосту, миновал ворота и по темным переходам с высокими потолками зашагал к замку.
Он отнес свою добычу повару, который угрюмо посмотрел на мешок. Пастух лишь улыбнулся и достал оттуда посох. Мгновенье — и повар успокоился, разрезал мясо на куски, обвалял их в муке и положил на сковородку с разогретым маслом. Запах был сильный, приятный, на готовящейся пище проступили капли молока.
Пока повар занимался королевским обедом, Пастух оставался на кухне. Когда управляющий понес на подносе еду в королевский обеденный зал, Пастух последовал за ним, но остановился у двери. Король и королева ели молча, с соблюдением строгих, но изящных ритуалов, делясь самыми лакомыми кусочками.
В конце еды король что-то сказал управляющему, и тот поманил повара и Пастуха.
Повар, управляющий и Пастух преклонили перед королем колени, а тот протянул три руки и прикоснулся к их головам. Имевшие за спиной большой опыт подданные вытерпели это прикосновение, не отпрянув, даже не мигнув, поскольку знали, что в противном случае король будет недоволен. В конце концов, то, что они могли служить королю, было величайшим даром судьбы: не будь этого служения, их плоть стала бы королевским обедом, а кожа украсила бы увешанные гобеленами стены замка или послужила отделкой охотничьего плаща.
Королевские руки все еще касались голов трех слуг, когда замок содрогнулся и завыл низкий сигнал тревоги.
Король и королева встали из-за стола, с подчеркнутым достоинством отошли к своим пультам, сели и нажали кнопки, включив невидимую защиту.
Спустя час изнурительной, сосредоточенной работы они признали свое поражение и прекратили сопротивление. Силовые поля, так долго удерживающие тонкие, высокие стены замка, лопнули, стены рухнули, и сверкающий металлический корабль опустился среди руин.
Борт воздушного судна раскололся, оттуда вышли четыре человека с оружием в руках и яростью в глазах. При виде них король и королева с грустью посмотрели друг на друга, достали из потайных мест на затылке ритуальные ножи и одновременно вонзили их друг другу между глаз. Они умерли мгновенно, и двадцатидвухлетнему рабству колонии на Аббатстве пришел конец.