«Обычное путешествие», — сказал тогда Кроуф.
Наверно, я просто не осознавал, насколько плохо улавливаю смысловые оттенки его языка. К тому же мне не верилось, что война между голони и йалимини настолько серьезна. В конце концов, она тянулась уже больше трехсот лет; просто удивительно, что страсти могли не остыть за такой долгий срок.
— Ты смотришь на равнину, — прошипел Стоун.
Поразительно, но за те несколько часов, что мы провели вместе у подножья утеса, это были первые слова, если не считать ритуальных причитаний. Йалимини в городах ужасно любят сплетничать и вообще болтать, но здесь предпочитают помалкивать.
— Я прикидывал, сколько понадобится дней, чтоб добраться до города.
— До города? — недоумевающе проворчал Стоун. Такой ответ меня удивил.
— А куда же еще мы направляемся?
— Мы дали клятву, — в голосе Стоуна прозвучало отвращение, как бывало всякий раз, когда я ляпал что-то невпопад. — Клятву доставить душу Кроуфа на Небо.
— Куда? — Я и в самом деле не понимал. — Как вы доберетесь до неба?
Стоун передернул плечами — его терпение было на исходе.
— На Небо, — повторил он, и тут до меня, наконец, дошло.
Небом называлась еще и самая высокая гора на острове Йалимин.
— Ты шутишь, да? — спросил я. — Чтобы туда попасть, нам придется вернуться.
— Есть и обходные пути.
— Голони тоже о них знают!
— Ты считаешь, что у нас нет чести? — зарычал Стоун. Да услышал и подошел.
— В чем дело? — прошептал он.
— Этот мерзавец-чужак оскорбляет нас, подозревая в трусости, — прошипел Стоун.
Да погладил висящий у него на груди мешок.
— Это правда? — спросил он.
— Ничего подобного, — ответил я. — Понятия не имею, почему он обиделся. Я всего лишь предположил, что лезть на самую высокую гору острова не слишком благоразумно. Нас всего четверо, и голони наверняка успеют туда раньше. Разве не так?
— Конечно, — сказал Да. — Выполнить то, что мы задумали, нелегко. Но Кроуф был нашим другом.
— И что мы станем делать, если нарвемся, например, на засаду в сто человек?
Да удивленно посмотрел на меня. Стоун просто затрясся от злости.
— Мы были рядом с Кроуфом, когда он умирал. А они нет, — ответил Да.
— Ты что, трус? — спросил Стоун.
И тут до меня дошло: с его точки зрения трусость заслуживает не просто отвращения. За нее можно изгнать, за нее можно убить. Его рука потянулась к ножу, и я понял, что передо мной непростая дилемма. Если я опровергну обвинение в трусости под угрозой смерти, не будет ли это само по себе трусостью? Выбором между огнем и полымем?
Я решил держаться твердо.
— Если ты спрашиваешь, боюсь ли я вас — нет, не боюсь.
Некоторое время Стоун удивленно смотрел на меня, потом мрачно улыбнулся и убрал нож в ножны. К нам подошел Пан, и Да предложил устроить совет.
Совет длился недолго; мы решали, какой путь выбрать. Я плохо знал здешние края, но после совета у меня появилось еще больше поводов для сомнений.
— Почему мы делаем это для Кроуфа, но не сделали ничего подобного для Фоула или Гококо?
— Потому что Кроуф — Лёд, — ответил Да, и я запомнил этот странный ответ, чтобы позже поломать над ним голову.
— А что мы будем делать, когда заберемся на Небо?
Стоун, который словно бы задремал, вдруг встрепенулся и прошипел:
— Об этом не принято говорить!
— Может, только чужак и доберется до Неба, — возразил Да. — Он должен знать, что ему делать, если это произойдет.
— Если туда доберется он один, можно считать, что все пропало, — злобно ответил Стоун.
Да не обратил внимания на эти слова.
— Тут, в мешке, последнее, что стало бы частью Кроуфа, если бы он выжил, — объяснил он. — Можно сказать, его будущее. Все это нужно выложить на высокий алтарь, чтобы Джасс знал: Лёд вернулся к нему, явился туда, где Джасс сможет снова сделать его целым.
— И все? Просто выложить то, что в мешке, на алтарь?
— Сам ритуал, конечно, не трудный, — ответил Да. — Самое трудное — добраться туда. А еще ты должен попрощаться с душой Кроуфа, и отломить кусок льда, и сосать его, пока он не растает, а потом окропить алтарь своей кровью. Однако важнее всего — туда попасть. На вершину самой высокой горы мира.
Я не стал говорить, что далеко на севере, на одном из континентов, возвышаются горы, по сравнению с которыми Небо — просто карлик. Вместо этого я просто кивнул, лег на траву и задремал, но мой разум антрополога не унимался, пытаясь разгадать смысл этих магических ритуалов. В них явно было много самовнушения; при чем тут лед, я никак не мог понять, а использование экскрементов как «последней части» тела вообще никогда и нигде мне раньше не встречалось. Но, как часто говаривал один мой знакомый старый профессор: «Сколь своеобразным ни кажется чье-либо поведение, рано или поздно обнаружится, что есть место, где оно является нормой для представителей славной гуманоидной расы».