Мешок на шее Да сильно вонял.
Я заснул.
Вчетвером (неужели еще вчера утром нас было десять?) мы двинулись в путь еще до рассвета, направляясь к каньону. Мы знали, что враги до сих пор наверху, но некоторые из них наверняка срезали путь и теперь притаились впереди. Мы взяли с собой только еду на несколько дней, веревку и оружие. Я предпочел бы взять побольше, но промолчал.
День прошел без происшествий. Мы шли по каньону вдоль ручья, которому, несомненно, случалось разливаться в полноводную реку: повсюду были разбросаны валуны размером с добрый дом, и внизу на стенах каньона не росло ничего, кроме травы, хотя выше здесь и там сражались за жизнь деревья.
Еще два дня мы шагали через каньон и наконец добрались до истоков ручья в долине. Потом поднялись на холм и увидели другие холмы: они казались невысокими, но над ними возвышались пики самой дикой на вид горной гряды, которую мне когда-либо приходилось видеть.
Лишь немногие горы были выше нашего холма, одна из них и называлась Небо. Единственное, что ее отличало от остальных, — это высота; многие другие горы имели куда более впечатляющий вид, изобилуя крутыми обрывами и отвесными скалами. Небо же — по крайней мере, издалека — смахивало на очень высокий холм, и я подумал, что восхождение не будет трудным.
Когда я сказал об этом Да, тот с мрачной улыбкой ответил:
— Подняться легче, чем добраться до горы живыми.
И тут я вспомнил о голони, которые поджидали нас где-то впереди. Интересно, почему они не напали, пока мы шли по каньону?
— Если ночью пойдет дождь, сам увидишь, — ответил Стоун.
Ночью и вправду пошел дождь, и я действительно увидел. Или, вернее, услышал, потому что ночь выдалась очень темной. Мы сгрудились под нависшей скалой и все равно промокли насквозь. По склону холма, возле которого мы разбили лагерь (холм был не выше сорока метров), стекали бурные, полноводные потоки. Еще никогда я не видел такого ливня! Потом послышался отдаленный рев, и я понял, почему голони не потрудились на нас напасть. По дну каньона с ревом текла целая река, которую питали тысячи потоков вроде тех, что заливали сейчас наш лагерь.
— А вдруг, пока мы будем подниматься на Небо, тоже пойдет дождь? — спросил я.
— Небо не станет мешать нам выполнить долг, — ответил Да.
Меня это не слишком успокоило. Разве мог я предвидеть, отправляясь в трехдневную деловую поездку, что окажусь в ловушке суеверий и что моя жизнь, как и жизнь моих спутников, будет зависеть от какого-то неведомого несуществующего бога?
Утром я проснулся, едва рассвело, и обнаружил, что остальные уже вооружены до зубов и готовы к бою. Я потянулся, разминая затекшие мускулы, и только тут понял, что означает полная боевая готовность.
— Они уже здесь?
Мне никто не ответил.
Убедившись, что я проснулся и готов выступить, йалимини двинулись в путь. Мы держались в тени скал и перед каждым поворотом проверяли, что ждет впереди. Деревьев здесь не было, из растительности встречалась лишь трава, увядающая под вечер и снова прорастающая к утру. Единственным укрытием служили скалы; они почти не давали тени, но в ней и не было особой нужды. Из-за недостатка кислорода мы тяжело дышали, но, по крайней мере, на такой высоте нас не донимала жара, хотя остров Йалимин считается одним из самых жарких мест на этой маленькой планете.
Два дня мы упорно продвигались к Небу, но гора как будто не становилась ближе, она все так же маячила вдалеке. Однако хуже всего было то, что все время приходилось держаться начеку, хотя голони так и не появились.
— Может, они решили не преследовать нас? — в какой-то момент прошептал я.
Стоун лишь усмехнулся в ответ, а Да покачал головой. Зато Пан шепнул, что враги больше всего ненавидят йалимини за чувство чести, потому что праведность йалимини убедила богов принять их сторону и возвысить над всеми прочими людьми.
— Некоторые другие народы тоже иногда становятся праведными, — продолжал Пан. — Тогда они склоняются перед богами, вручают им свои души и присоединяются к нам. Но есть и такие, которые ненавидят добро и ведут бессмысленную войну с праведными людьми. Голони из их числа. Все порядочные люди убивают голони, чтобы защитить все, что свято.