Те кто отказывался исполнять желание из страха или прочих персональных предрассудков наказывались самым жутким и бесчеловечным образом - их лишали возможности принимать участие в дальнейших играх. Руки таких нечестивцев окунали в живую смолу, чтобы те не могли удерживать карты тайком. Правда людей с тяжёлыми чёрными руками, по утверждению Эпифана, увидеть было практически невозможно. К этому времени они почти перестали водиться и считались чем-то вроде грандиозного промаха природы. Несмотря на обильно чинимые всюду безобразия, зифизы не знали, что такое тюрьма, ибо безобразия эти в глазах обывателя являлись нейтральными и вполне законными явлениями мира наравне с дождём или прозрачным ветром. Для аборигенов они представлялись неотъемлемой частью божественного промысла игры.
Каждый житель племени мог стать кем угодно. Игра с лёгкостью возносила самых незначительных людей на вершину иерархической пирамиды. Если кому-то везло, то за одну азартную ночь он мог легко превратиться в ослепительного царя царей. Известен случай когда за одни неполные сутки на троне зифизов друг друга сменило четыре неоспоримых шахиншаха. Причём один из них был дочерью рабыни - увечная девочка одиннадцати лет, а другой - дрессированной мартышкой из Тапробана.
Но погрязшим зифизам даже этого показалось мало и в своей сумасбродной страсти к игре, они, в конце концов, посягнули на недосягаемые доселе атрибуты сверхъестественного. В некоторых исключительных случаях, когда игра одного из игроков вызывала восхищение и, по общему мнению, считалась несравненной, ему разрешалось возжелать себе быть почитаемым богом, одним из ста девяноста девяти в пантеоне зифизов, и тогда всё население племени, и даже могущественный шах, были обязаны беспрекословно потакать его божественной воле. Если такой "Бог" говорил, что наступила зима, то все без исключения зифизы, несмотря на палящее киликийское солнце, должны были ходить в толстых пушистых одеждах и неподдельно мёрзнуть на солнцепёке. Бог мог объявить день ночью, превратить Луну в солнцеликое светило, а мужчину - в противоположную женщину, и никому не приходило в голову этому противиться, как не приходило в голову противиться естественному ходу бытия.
В анналах встречается и совсем уж экстраординарный случай, когда один из блистательных игроков в трэшшу, пожелал, чтобы его считали не привычным, навязшим в зубах, стареньким небожителем, а новым двухсотым божеством, самым могущественным в пожилом пантеоне, своего рода "каххой" небесного царства, который волен колотить всех остальных более слабых богов. Таким образом колода карт стала прообразом трансцендентного мира, целиком строящегося на принципах дольней игры людей. Многие религиозные воззрения зифизов, по всей видимости, уходят своими корнями в древнюю карточную игру, со временем выветрившуюся из памяти предков. Каждая карта этой архаичной и утерянной во времени колоды, поименовала и определила силу и масть каждого из соответствующих богов. Что в колоде карт, то и на небе, что на небе, то и в колоде. Боги не что иное, как пальмовые карты в голубых руках Мироздания.
Что же касается случая с блистательным игроком, возжелавшим являться каххой горнего мира во плоти, то коллегия игры, после тщательных прений решительно ему отказала, ссылаясь на то, что введение в колоду двухсотой карты требовало предварительной малой игры небесными картами. А поскольку таковое условие не было соблюдено, то введение каххи в божественную колоду, считается принципиально невозможным.
На последней странице своих заметок Епифан сообщал: " Не в силах бороться с искушением игры, я, словно крыса, бежал из этого проклятого места. Трое суток я провёл, как в лихорадке, спасаясь бегством, хотя меня никто не преследовал. Жадная сила тянула меня обратно - я бежал от самого себя. Даже сейчас, спустя восемнадцать месяцев, когда я вспоминаю нечестивое и блаженное время, проведённое мной на корточках и с картами в руках, моё сердце обливается горькой кровью, а из глаз текут обильные слёзы. Теперь мне воочию видится, что край в верховье реки Игр есть новый Содом нашего мира. Воистину племя зифизов - отродье Диавола, подпавшее под иго врага человеческого."
Дальнейшая судьба Епифана из Константинополя сокрыта от нас туманом истории. Одни исследователи считают, что он принял новую веру, стал ревностным христианином, отчаянно замаливая свои карточные грехи. Другие утверждают, что Епифан сошёл с ума от тоски по пальмовым картам и его, бегающего по граду Константина в непотребном виде, до смерти избила равнодушная городская стража. Есть и такие, которые настаивают на том, что Епифан сам наложил на себя безбожные руки, впав в грех самоубийства с тем, чтобы избежать другого, на его взгляд, более дьявольского греха.