Ошибка.
Он не смог отрешиться от иллюзии.
/Не забывай, у любого безумия есть своя система/
Он снова был в кресле и выл через кляп, будто всё ещё находился в той машине рядом с мёртвым отцом. На него внимательно смотрели профессор и вернувшаяся мисс Пибоди. В глаза светили медицинским фонариком. Что они пытались там увидеть?
— Сеанс был достаточно долгим, — профессор сверился с карманными часами. — Мисс Пибоди, выньте кляп.
Джим облизал пересохшие губы.
— Мистер Гордон? Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, спасибо, — хрипло ответил Джим, во рту кажется, стало ещё суше.
— Знаете, мистер Гордон, я всё-таки решил поработать не только с вашим разумом. Знаете ли, во многом болезни ума оказываются связаны с болезнями тела. Избыток или недостаток в крови секрета одной единственной железы — и собственный мозг превращается в злейшего врага. Мисс Пибоди, помогите перенести нашего пациента на стол.
— Нет! — крикнул Джим, но рот снова заткнули.
— Полно, мистер Гордон. Мы наслушались вас достаточно. Теперь вы нас выслушаете до самого конца.
Он не мог поверить, что до этого всё-таки дойдёт. Его перенесли с кресла на операционный стол. Его не связали. Джим попробовал вырваться, но тело не слушалось, хотя он продолжал его чувствовать. Это пугало больше всего, ведь когда они начнут, он будет поскуливать так же, как до этого Освальд.
Его не раздевали, только расстегнули на животе пиджак и рубашку. Профессор зелёным маркером пометил место разреза и взялся за скальпель. Джим закрыл глаза и почувствовал боль от первого надреза. Как это вообще можно вытерпеть?
— Мисс Пибоди, зажим. Хорошо. Ещё один. А теперь подайте расширитель. Прекрасно. Просто прекрасно. У вас прекрасные органы, мистер Гордон. Вам есть чем гордиться, такое здоровое сердце на чёрном рынке стоит бешеных денег, но его мы на этот раз оставим, — рассуждал Профессор, пока его рука в латексной перчатке шарила внутри разреза на животе. — Нужно что-то другое… Что-то не существенное. Вам ведь ещё нужно пережить два сеанса, а это важно.
По вискам Джима текли слёзы. Он был готов отдать этому ублюдку в белом халате все ключи мира, если бы только мог говорить, если бы мог шевельнуть хотя бы рукой и протянуть этот проклятый ключ.
В ведро у стола что-то влажно упало.
— Зажим, мисс Пибоди, — снова скомандовал профессор. — Одной почки вполне достаточно. Ещё зажим. Мы же не хотим, чтобы мистер Гордон залил тут всё кровью. Желчный пузырь тоже будет лишним. Ещё зажим.
«Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь…»
— Думаю, часть печени тоже можно удалить. Со временем она восстанавливается, а наш дорогой мистер Гордон получит неплохой урок. С одним лёгким люди тоже живут…
Джим задрожал, глаза закатились от неизбежного ужаса. Вот бы потерять сознание. Вот бы умереть.
— Мисс Пибоди, нашатыря! Иначе мистер Гордон пропустит всё интересное.
Он снова очнулся, чтобы ощутить всю гамму ужаса и боли происходящего с ним. В ведро снова что-то шлёпнулось.
— Это была часть кишечника, — услужливо доложил профессор, послав Джиму дежурную улыбку. — Мы с мисс Пибоди посовещались, что такой длинный кишечный тракт вам ни к чему. Не переживайте, осталось совсем немного. Селезёнка и поджелудочная.
В нём осталось совсем не много, а смерть всё не приходила.
— Зажим, мисс Пибоди, — в последний раз скомандовал профессор. — Зашивайте. Как закончите, сообщите, и мы продолжим работать с разумом нашего дорогого мистера Гордона. Если конечно от него ещё что-то осталось.
Джим думал, что снова теряет сознание, когда перед глазами замельтешили светотени.
/Безумие — это смысл, разбитый вдребезги/
В глаза снова светили фонариком.
— Реакция, несомненно, есть.
— Джим, вы меня слышите?
Джим попытался ответить, но вместо человеческой речи из неповоротливого рта вырвалось какое-то невнятное мычание.
«Да! Я слышу вас!» — кричал его разум, а изо рта по подбородку текла липкая слюна.
Он хотел стереть её рукой, но руки тоже ему не подчинялись. Лежали безвольно вдоль тела.
— Это не имеет смысла. Безусловные рефлексы, несомненно, в норме, но что касается психики… — сказал один.
— Кто знает, что он пережил, — сказал другой, и добавил шёпотом: — там.
— Его разум мёртв. Уже полгода прошло, но позитивной динамики не наблюдается. Продолжать терапию не имеет смысла.
— У него же были какие-то родственники?
— Кажется, брат…
«Что они говорят? Что за чушь они несут? Я здесь! Не смейте разговаривать так, будто меня здесь нет!»
— М, м, м… — замычал рот, еле шевеля губами.
— Что это с ним?
— Обмочился, должно быть. Нужно позвать медсестру. С этим, думаю, всё. Продолжим обход. Ещё пара пациентов, а там и ленч…
«Стойте! Куда вы? Сделайте что-нибудь! Вы не можете меня так оставить! Вытащите меня отсюда! Я ещё жив! Я здесь!»
Дверь палаты закрылась. Стало темно. Всё внутри Джима содрогалось в невидимой истерике. Он переворачивал вымышленные столы, пинал несуществующие стулья и они разлетались в щепки о невидимую стену того, за пределы чего он не мог вытолкнуть свой разум. Его неподвижный взгляд продолжал оставаться направленным в сторону белого прямоугольника смотрового окошка.
«Кто-нибудь. Помогите мне».
— Кто здесь?
В белом прямоугольнике появилась голова охранника в фуражке. Глаза снова ослепило фонариком. Безусловный рефлекс помог сощурить веки, а внутренний Джим изо всех сил пытался разглядеть лицо, потому что это лицо должно было принадлежать ему.
/То, что выжил, — это хорошо, но то, что из ума, — это…/
Он снова куда-то падал, пока не очнулся уже в кресле. Снова пыточная. Вымазанные в копыти ладошки машут ему со стены тупика. И перед ним чёртов вивисектор.
— Ну что, офицер Гордон? Теперь вы готовы дать приемлемый ответ? — с лицемерной улыбкой спросил он. — Ещё раз, вы отдадите мне ключ?
— Да, — кивнул Джим.
За спиной Профессора возмущённо замычал через кляп Освальд. Почему он так возмущён? Как будто не видел, что с ним делали. А разве он был здесь? Джим попытался припомнит хоть что-то, кроме боли и страха, охватившего его сознания. Был ли там Освальд? И куда делась мисс Пибоди? Почему это важно?
Потому что здесь что-то не так. Всегда что-то не так. Общая картина всегда лжёт. Только мелочи имеют значение.
Был ли под ногами жемчуг, когда его волокли на операционный стол? Есть ли сейчас на его теле какие-нибудь разрезы?
Джим опустил взгляд, но пиджак и рубашка оказались застёгнуты на все пуговицы. И с каждой мыслью отголоски боли в животе становились всё меньше и незначительней. Это был очередной кошмар. Очередная пытка разума. Его никуда не переносили, не резали. Это всё было не по-настоящему.
— Я освобожу одну вашу руку, и вы передадите мне ключ, после чего я обещаю освободить вас полностью.
Джим согласно моргнул.
Освальд продолжал выть через кляп, и молотить своими культями-крыльями по бокам, пока профессор отстёгивал ремень с запястья пленника. Сознание Джима двоилось. Слабая, испуганная часть собиралась подчиниться и отдать ключ. Другая наблюдала, как будто со стороны холодная и решительная, точно знающая, что сделает дальше. Они всё больше раздваивались. Напуганный Джим умирал, уступая место сильному.
Он смотрел на Профессора, на его элегантные очки в тонкой оправе, на шариковую ручку в нагрудном кармашке халата и холодно и спокойно раздумывал, как выхватит её свободной рукой и воткнёт в горло этого стерильного ублюдка, а затем будет наблюдать, как тот в корчах будет захлёбываться на полу собственной кровью.
— Джим, не смей! — крикнул Освальд, на губах белели остатки измочаленной марли.
Почему Освальд против? Ему тоже за что было ненавидеть мясника.
Рука была свободна. Джим встряхнул её, делая вид, что разминает затёкшую кисть. Он бы наверняка выхватил ручку, если бы ему не помешали.