— Оставайся с нами, — жутковато улыбнулась Светлячок. — Если попадётся хорошая таблетка, можно выпасть из настоящего на целый день. А если запомнишь, после которой, то вообще горя не будешь знать.
— У нас будет вечность, чтобы перепробовать все эти таблетки! — рассмеялся Шляпник.
Ни Шляпник, ни Светлячок, ни даже отмороженный Виктор по-настоящему не пугали. Они казались какими-то не настоящими. Их движения всё больше приобретали какую-то искусственность, будто кто-то ими управлял, дёргал за невидимые нити. Только Кошка оставалась собой и ухмылялась, посматривая то на Джима, то на молчуна в совиной маске. Совиная маска. Теперь Джим вспомнил, что уже видел её однажды. Перед тем как проснуться в проклятом тупике. За его спиной стоял этот тип в костюме и дурацкой птичьей маске.
Джиму не нравилось, как он смотрел. За всё время этот филин не сказал ни слова. Он не пил «чай» и не ел таблеток. Он сидел прямо, как струна и неотрывно смотрел сквозь прорези маски.
— Кто ты? Покажи своё лицо.
— Не стоит этого делать, — осторожно шепнула Кошка.
— Сними маску!
Джим перегнулся через стол. Таблетки посыпались на пол. Джим залез на столешницу с ногами, давя тарелки и блюдца. Дребезжаще смеялся Шляпник. Кошка схватила его за щиколотки, но не удержала. Тип не двигался, как будто ждал, когда же… Джим сдёрнул маску и в этот же момент проснулся.
Он снова был в том же коридоре, где прятался после встречи с монстром-цветком. Просто сон. Безумный сон. Он попытался вспомнить, что ему снилось. Чаепитие, Кошка… Он думал, что увидит под маской кого-то знакомого, того, кто всё время рядом, наблюдает за ним и стремится запутать, глубже завести в эту ловушку. Может быть, это был Эд или Освальд, или тот таинственный профессор. Но единственное, что Джим помнил перед пробуждением — откуда-то взявшееся зеркало, которое отражало его собственное лицо.
/Пора бы научиться видеть разницу между безумством и банальной глупостью/
За поворотом кто-то пел.
— …Если я пропаду, будешь вечно ты хмур. Знай же, ты пропадёшь без меня. Пропадёшь. Пропадёшь…
Джим не собирался попадаться в ту же ловушку, он продолжал идти дальше, игнорируя песню. Перед этим он нашёл план этажа в раме под потолком, а на нём дорогу к единственной пожарной лестнице наверх. Что это, если не выход? Расположение коридоров и лестниц было довольно запутанным, и Джим очень надеялся, что запомнил всё верно.
Голос продолжал петь.
— …Пропадёшь. Пропадёшь. Знай, что ты пропадёшь без меня…
Песня раздавалась совсем рядом из камеры слева. Чьи-то мертвенно бледные руки свешивались из окошка.
— Кому ты поёшь? — спросил Джим.
— Уж, явно не тебе, пупсик! — руки исчезли, а из темноты вынырнула жуткая перекошенная физиономия с безумными глазами.
Джим отшатнулся. Лицо психа было срезано, а потом неровно пришито обратно, отчего рот оказался растянут в безумной улыбке.
— Пупсик! Тебя напугало моё лицо? — грустно спросил пациент, в то время, как его рот продолжал улыбаться. — Прости, я совсем не хотел тебя пугать. Я заперт здесь уже давно. Так давно… Когда же я ел? Не припомню… У тебя ничего нет?
— Нет, — ответил Джим. Ему надо было идти, но он не мог отвести глаз от изуродованного лица.
— А ты поищи в карманах. Всегда что-нибудь есть. Забытая конфета или чёрствое печенье. Поищи, пупсик. А я буду тебе благодарен. Я тебя даже поцелую. Мы с тобой знатно повеселимся! Ты любишь игры? Это как игра. Фокус! Пошарь по карманам и если найдёшь конфету, отдашь её мне…
— У меня нет… — повторил он, а руки сами собой опустились в карманы плаща.
Джим, пребывая в каком-то трансе, рылся в карманах, хотя умом понимал — там нет ничего, даже леденца от кашля, но к своему удивлению вытащил сплющенную конфету в блёклом серебристом фантике, как будто она действительно лежала там очень давно, даже успела подтаять.
— О-о-о, конфетка! Какая красивая! Какая, должно быть, вкусная! Дай её мне! Дай! Я большой сладкоежка! Да, дай!
Джим в странном оцепенении, точно под гипнозом протянул конфету узнику и отдал бы. Бледная рука уже тянулась навстречу, жадно подрагивая пальцами, когда кто-то ударил Джима по руке. Его качнуло как в полусне, а вместо лежалой конфеты на пол со звоном упал ключ.
Рядом очутился Освальд. Он торопливо задвинул окошко камеры на задвижку и с неожиданной силой толкнул Джима к стене.
— Смотри, что делаешь! — злобно прошипел он прямо в лицо. — Никому не давай своих вещей! Не доверяй глазам! Не слушай голоса молящих! Избегай незнакомцев и даже тех, кого знал всю жизнь! И может быть, уйдёшь отсюда живым!
Удивительно, но впервые в этом месте Джим слышал что-то разумное.
— Почему? Почему ты мне помогаешь?
— Я сказал тебе больше дозволенного, Джим Гордон. Ты… проваливай отсюда и никогда больше не возвращайся!
Освальд воровато огляделся и, впихнув ему в руку тот самый ключ, хромая скрылся за поворотом.
Маленький, ржавый ключик без брелока или кольца. Тот самый ключ к свободе, о котором так жадно спорили Виктор и Светлячок. А если есть ключ, значит, где-то есть и замок, который он откроет.
/Здравомыслие не исключает безумия/
Следующий коридор был прямым, без поворотов и разветвлений, но оказался самым людным. Из каждого окошка к нему тянулись бледные руки. Мольбы и причитания встречали его, а в спину летели страшные проклятия. У Джима всё сильнее раскалывалась голова. Всё сложнее было не замечать эти мольбы о помощи, и ещё сложнее, не воспринимать угрозы. Трудно забыть, что кто-то пообещал сделать тебя калекой и изнасиловать после.
Когда коридор кончился, Джим дрожащей рукой вытер с лица холодный пот. Ему нужно было пройти ещё два таких длинный коридора, прежде чем он доберётся до лестницы. Всего два коридора, если вспомнить, сколько он прошёл уже, и неизвестно, что ждёт его там.
Только всё больше мучила жажда. Джим прошёл слишком много, а после того, как он не особенно удачно пил виски в смертельном клубе, во рту не было и маковой росинки.
Из-за угла снова выехала тележка с лекарствами, и Джим в последний момент успел спрятаться в пустой палате. В окошке он увидел уже другую медсестру, полную и чернокожую, а рядом с ней шёл мужчина. Джим успел разглядеть лишь выбритый затылок, но услышал, как тот обратился к медсестре. Та самая мисс Пибоди, которая со всем разберётся. А другой — наверняка Профессор, к которому так спешила Ли и которого так боялся Эд.
Джим дождался, пока парочка не уйдёт достаточно далеко и продолжил путь. Теперь его ненавязчиво преследовало журчание воды. Она плескалась где-то совсем рядом. В голове вспыхивали яркие образы возможного источника.
«Сворачивать нельзя», — приказал себе Джим. Любое отклонение от пути могло отозваться, и ещё как. Джим слишком хорошо выучил этот урок.
Он продолжал идти и не поверил своим глазам, когда в конце коридора, у стены увидел обычный питьевой фонтанчик. На его чаше так заманчиво блестела влага, и это же не будет считаться нарушением? Никуда сворачивать не нужно, фонтанчик прямо здесь.
«Какая вкусная вода».
Джим пил жадно, захлёбываясь и обливаясь. И только поэтому не обратил внимания на тяжёлые шаги у себя за спиной.
— Ты растоптал мои цветы, — детский голос раздался откуда-то сверху.
Прежде чем Джим успел среагировать, мощный удар отбросил его в стену, вышибив из груди весь воздух. В глазах на мгновение потемнело, выступили слёзы, но сознание он не потерял.
— Ты растоптал мои цветы!!! — в три голоса провыл монстр.
Громоподобные шаги приближались. Джим успел откатиться в сторону, чтобы не угодить под очередной удар и выхватил из кобуры пистолет. С последней их встречи монстр неплохо преобразился. Детское личико злобного цветка криво лепилось к голове какого-то толстяка, опутав его жирное тело ветвями, точно лиана-паразит, проникая под кожу и пульсируя вздутыми зелёными венами. Из всей одежды на нём чудом держались полосатые штаны пациента и одна матерчатая туфля. Определённо, мобильный цветок Джиму нравился ещё меньше.