— Она упрямая как ослица, — бормотала мисс Дуоррис, читая телеграмму и представляя, как тонкие губы кузины изгибались в улыбке, когда она писала эти два равнодушных слова. — Наверное, она думает, что очень умная.
Несмотря ни на что, хозяйка встретила мисс Ли с некой мрачной учтивостью, припасенной специально для нее, ведь она раздражала ее меньше остальных родственников и, хотя не была ни покорной, ни вежливой, никогда не отличалась занудством. Ее манера общения держала мисс Дуоррис в напряжении, так что в ее обществе она обычно проявляла себя с лучшей стороны, а иногда, если забывала о своей привычке довлеть над всеми и вся, даже казалась разумной и веселой женщиной.
— Стареете, моя дорогая, — заметила мисс Дуоррис, когда они сели ужинать и она принялась оглядывать гостью, силясь обнаружить морщины и «гусиные лапки».
— Вы мне льстите, — парировала мисс Ли. — Старость — единственное оправдание для женщины, которая твердо решила прожить жизнь в одиночестве.
— Я полагаю, как и остальные, вы согласились бы выйти замуж, если бы вам кто-то предложил?
Мисс Ли улыбнулась:
— Два месяца назад один итальянский князь предложил мне руку и сердце, Элиза.
— Папист что угодно может выкинуть, — ответила мисс Дуоррис. — Полагаю, вы сообщили ему об уровне своего дохода, и он пришел к выводу, что переоценил собственные чувства к вам.
— Я отказала ему, потому что он слишком добродетелен.
— Не подумала бы, что в вашем возрасте можно позволить себе быть столь разборчивой, Полли.
— Разрешите заметить, что вы обладаете весьма забавной способностью размышлять на одну и ту же тему в одно и то же время в двух диаметрально противоположных плоскостях.
Мисс Ли была стройной женщиной среднего роста. Ее волосы, уложенные в простую прическу, уже тронула седина, а лицо, почти все покрытое морщинами, отличалось четкими чертами, которые позволяли предположить, что она обладает сильным характером. Ее губы, тонкие, но выразительные и подвижные, добавляли ее виду решимости. Она не обладала статью, и даже в молодости уж точно не считалась хорошенькой, зато в ее осанке чувствовалась грация, а в манере поведения — некое обаяние. Ее глаза были очень яркими, а взгляд — столь проницательным, что иногда почти обескураживал: она без единого слова могла обратить любую претенциозность в абсурд. Притворные ужимки под этим изучающим взором, не то презрительным, не то насмешливым, сразу исчезали. И все же, о чем не забывала напоминать ей мисс Дуоррис, она и для себя выработала определенную позу, но принимала ее столь восхитительно, с такой сдержанной и подобающей благопристойностью, что немногие это замечали, а если и замечали, то не находили в себе сил на порицание: она достигла в этом такого совершенства, что это можно было счесть искусством. Ради этой эстетической игры мисс Ли полюбила одеваться как можно проще, как правило, в черное, и единственным ее украшением служила драгоценность эпохи Возрождения такой удивительной красоты, что ни один музей не отказался бы включить ее в свою коллекцию: она носила ее на шее на длинной золотой цепи и с наслаждением крутила пальцами, чтобы продемонстрировать, если верить ее прямолинейной родственнице, очевидную красоту собственных рук. Ее идеально сидящие туфли и ажурный узор на шелковых чулках позволяли предположить, что она не без причины гордилась изящной стопой — маленькой, с высоким подъемом. В таком облачении, когда приходили гости, мисс Ли и восседала в итальянском дубовом кресле с прямой спинкой и изысканной резьбой, которое размещалось между двух окон у стены. А еще она развила некую чопорность манер, делавшую невероятно эффектными ее выступления, в которых она дерзко критиковала жизнь и развлекала тем самым друзей.