— Ты ничего об этом не знаешь, — пробормотала она.
— Я знаю, что, какими бы благородными причинами ты ни руководствовалась, ты хочешь иметь то, что не можешь себе позволить. Прояви разум. Не становись для них лишней. Это приведет к печальным последствиям.
— Забавно, — фыркнула она, — что уступить всегда просят женщину. Всегда!
— Не всегда. Слишком часто, да, но не в этот раз, по моему мнению.
— Однако сейчас в расчет берется только мое мнение.
— Как же ты любишь спорить! Тебе бы надо быть юристом, — сказал он, смеясь и притягивая ее к себе.
Аманда понимала, что он хочет ее успокоить и утешить, и хотела этого мужского утешения, с которым для любящей женщины ничто не сравнится. За последние месяцы она привыкла к присутствию Тодда в своей жизни и знала: он не похож ни на одного из тех мужчин, что были у нее раньше. Он был настоящим, он был мужчиной ее жизни.
Однако случались дни и вечера, как этот, когда он был слишком категоричен, хотя и нежен, слишком уверен в себе, в своей власти над ней, лишая ее независимости.
Сейчас он, тяжело дыша, прижал Аманду к двери, и его мягкие губы настойчиво искали поцелуя.
— Идем, — прошептал он. — Идем, Аманда. Милая…
Но ей не хотелось. Не теперь. Унизительно, когда твой мозг так возбужден, а каждый нерв натянут. Она не машина для наслаждений, не мотор, который достаточно только включить. Аманда стала отталкивать Тодда, отворачиваться.
— Я не могу. Нет, Тодд. Прошу тебя. Не сейчас. Нет!
Он отпустил ее и нахмурился.
— Не сейчас? А когда? На Рождество? Или для тебя это тоже слишком скоро?
— Не глупи, Тодд.
— Это не глупости. В последнее время ты не очень-то проявляла свою любовь.
Ну, разумеется, она ранила его самолюбие. Видит Бог, она не хотела, но у нее просто нет настроения. Неужели он этого не видит? Он считает себя отвергнутым, поэтому она постарается успокоить его, объяснить, в каком состоянии находится.
— Пожалуйста, Тодд. Я думаю только о своем проекте. Ты сам говорил, что мужчина, когда он волнуется, не испытывает страсти. То же самое происходит и с женщинами.
В комнате повисла холодная тишина. Несколько минут оба молчали. Потом Тодд отошел к окну.
«Помоги мне, — подумала она. — Помоги мне, Тодд. Я такая. Со мной такое бывает. Прошу тебя, Тодд, я люблю тебя. Помоги мне».
Он стоял прямо, но во всей его позе чувствовалась печаль. Может, грустью веяло от его неподвижности? Повинуясь порыву, она подошла к нему и, коснувшись его руки, заговорила:
— Тодд, прости меня. Это просто настроение. Ты же понимаешь. В другой раз. Ты знаешь, что я всегда…
Она умолкла, и он обернулся к ней, на лице его отразились тревога и нежность.
— Я знаю, что ты всегда стараешься, но ничего не чувствуешь. Это я тоже знаю.
— Это неправда, неправда!
Он покачал головой:
— У тебя слишком много зла внутри, Аманда. Тебе надо научиться… или нужно, чтобы тебя научили… — Он умолк. — Ты мне очень дорога, вот почему я это тебе говорю.
И снова он читает ей мораль, будучи умудреннее, будучи опытным советчиком… и как бы деликатно он это ни делал, Тодд ее подавлял. Всегда, всегда все вот так идет прахом. Если бы хоть раз он — или кто-то другой — уступил!
— Ты действительно меня любишь?
— Ты знаешь, что да.
— Тогда ты мне поможешь?
— Если смогу.
— Возьми это дело ради меня.
— Какое дело?
— Неизбежное судебное разбирательство.
— Ты же не собираешься подавать в суд на своего брата?
— На фирму. На всех на них, если только не получу удовлетворительного решения, прежде чем собственность пойдет на рынок и окажется в чужих руках.
Его изумление отрезвило ее. Потом он сказал:
— Мне открылись не очень-то привлекательные черты твоего характера. Это тяжело и не достойно тебя.
— Тяжело! Это со мной тяжело? Уж кому-кому, но мне столь странное определение подходит меньше всего.
— Ты поступаешь неправильно, Аманда. И в конце концов уничтожишь себя.
— Нет, если мой юрист окажется способным.
— Я говорю о моральной стороне. Это неправильно с моральной точки зрения, и если ты не видишь этого сейчас, когда-нибудь ты это поймешь. С тобой обращаются справедливо, вынужден тебе это сказать. У тебя нет никаких оснований для иска, никаких!..
— Значит, ты не возьмешься за это дело?
Выражение его лица сделалось теперь суровым, слишком суровым.
— Нет, за это дело я не возьмусь.
— Это то, что ты называешь помощью мне?
— Это действительно помощь, если ты задумаешься.