— Я, наверное, уеду в Москву, — заявил мне приятель. — У меня там друзей много... Если уж начинать сначала, то, пожалуй, лучше на новом месте.
— Я бы из Ленинграда никогда не уехал, — ответил я. — Хотя и допекли меня Осинский и его компания.
— Ты — свободный художник, Андрей, — сказал Термитников. — А я без работы — пустое место. Да и до пенсии еще десять лет.
— Небось, на республиканскую рассчитываешь?
— Думаешь, не заслуживаю? — не глядя на меня, усмехнулся Алексей Павлович.
— Я ваших законов не знаю... Вы ведь получаете только персональные, по-моему, даже те, кого с треском снимают за развал с руководящей работы.
— И все-таки одного я никак не могу понять, — думая о своем, произнес Алексей Павлович. — Я всегда считался перспективным работником, куда бы меня ни посылала партия, я везде трудился на совесть, выкладывался весь без остатка, и вместе с тем мне так легко и просто сказали после этих выборов в институте, мол, раз вы там не подошли — а направили-то они меня туда! — значит, сдавайте дела. И что ты думаешь? Ничего не предложили взамен! Вот это меня больше всего поразило! Сижу на телефоне: жду неделю, вторую — молчок. Тогда я плюнул на все и отправился к тебе... Ну и еще должен встретиться со старым приятелем из Витебского обкома партии, мы вместе учились на одном курсе в Академии общественных наук. Да и по комсомолу я его знал. Мне очень интересно узнать, как мои бывшие однокашники живут, как перестраиваются.
— Скажи, Леша, ты никогда не задумывался, что так продолжаться долго не может? Не верил же ты всерьез, что руководители типа Брежнева будут заправлять вечно? Не грызло тебя беспокойство, я уж не говорю о раскаянии, ведь должен был ты понимать, что там, наверху, губят страну, ведут ее к полному краху! Такого безразличия ко всему не проявляли даже самые отсталые цари. Не мог ты этого не видеть, не знать. Да и я не раз тебе об этом говорил. Ведь последняя наша ссора как раз была из-за того, что я обозвал вашу переродившуюся партийную прослойку в партии вместе с ее лидером Брежневым вредоносной для народа. Ты мне тогда указал перстом на дверь и сказал, что не желаешь разговаривать с человеком, который оскорбляет партию, советскую власть. Я же помню, как ты побагровел, искренне был возмущен моими словами... Помнится, даже заявил, что в другие времена — мы с тобой знаем, в какие! — меня бы быстренько привели в чувство...
— У меня не было выбора, — помолчав, ответил Алексей Павлович. — Конечно, я осуждал действия Брежнева, Суслова и других, но, как ты образно говорил, осуждал дома, под одеялом, с женой. Даже близкому товарищу я не решался высказать свои сомнения. Это означало бы конец моей карьеры. И потом, Андрей, нас со школьной скамьи воспитывали, что наши вожди — умные, далеко вперед смотрящие люди, которые никогда не ошибаются. Ну был культ личности Сталина, волюнтаризм Хрущева, так ведь и то на это были у историков разные точки зрения. Кстати, и ваш брат писатель был горой за Сталина! Особенно те, из старой гвардии, которые отхватывали Сталинские премии всех степеней!
— Писателей тоже покупали, как на базаре связки лука, — сказал я. — Одних премией, других должностью, третьих приблизили ко двору, приглашали в салоны, где по-царски награждали, давали распоряжения издавать их собрания сочинений и платить по высшей ставке... Ну а подхалимы из кожи лезли, чтобы возносить до небес им хвалу и печатно, и устно. Я всегда повторяю пословицу: «Рыба гниет с головы!» Гнили развелось много, Алеша, везде: у вас в аппарате, в идеологии, в науке и культуре, в искусстве... Пришло время разгребать накопившийся мусор, вышвыривать на помойку... Так что, как бы тебя ни печалили перемены — меня они радуют, вселяют огромные надежды. Ведь Брежнев и его компания играли на самых низменных чувствах человека: зависти, злобе, пороках. И люди еще со времен Сталина, когда за героизм считалось сыну предать отца, брату — брата, стали мельчать, вырождаться. И сейчас много у нас стало, очень много плохих людей. Редко теперь про кого можно сказать, что он готов ближнему свою последнюю рубашку отдать... Но я верю, что в народе восстановится благородство, достоинство, всегда присущее русскому человеку. От пьянства и равнодушия люди понемногу приходят к активной деятельности, все сейчас шевелят мозгами, переоценивают свою жизнь, честные радуются переменам: пусть они еще не дали никаких материальных благ, но открыли простор для инициативы, размышлений, человек начинает постепенно чувствовать себя хозяином своей судьбы и страны, а не винтиком-болтиком, как нам внушали десятилетиями.