Окна были затянуты тяжелыми шторами, горел электрический свет, а на улице солнце светит, Нева сверкает, сияют шпили и купола храмов. После деревенского уединения я не прочь был поболтать, хотя, разумеется, предпочтительнее бы не в этой компании, но серьезные, известные писатели не ходят в это кафе. Во-первых, здесь кормят плохо, во-вторых, вот как и сейчас, за твой стол бесцеремонно садятся посторонние люди.
— Ну как там, в твоих Сороках, люди живут? — обратился ко мне Саша Сорочкин, как и положено, перепутав название деревни. — Все пьют русские мужички? Или после того, как на сахар ввели талоны, затосковали?
— Русские мужички ждут, когда такие, как ты, приедут в деревни поднимать сельское хозяйство, — в тон ему ответил я. — Будет ведь когда-нибудь в Союзе писателей чистка!
— И вас, братики Минские—Киевские, первыми погонят поганой метлой из литературы, — решил, видно, подыграть мне чуть захмелевший Дедкин.
— Ну зачем так грубо, — улыбнулся Сорочкин. — Чистку нужно везде теперь проводить, даже в вашей партии...
— А в вашей? — хмыкнул Мишка Китаец.
— У нас в СССР однопартийная система, — вставил Тодик Минский.
— А может, когда-нибудь будет как в Америке, — прибавил Додик Киевский и опрокинул в себя стакан пива с запенившейся кромкой.
— Если такое случится, то из неформальных объединений самым популярным в стране станет «Память», — нарочно подлил я масла в огонь.
Два братца и Сорочкин так и взвились: жестикулируя, заговорили все разом:
— Да это сборище черносотенцев!
— Васильева уже предупредили в КГБ... Не сегодня-завтра выгонят!
— Да их нужно всех разогнать, непонятно, почему их терпят?
— Сионистские сборища, демонстрации у посольств тоже терпят, — ввернул я. — Даже где-то писали, мол, открыли сионистский комитет.
— Нечего задерживать евреев в стране! — напористо заговорил Саша Сорочкин. — Возмущаются и выходят на демонстрации «отказники».
— По-моему, евреев уже никто не задерживает, — сказал я. — Только я слышал, что больше теперь не «отказников», а «возвращенцев». Да и Америка, кажется, ворота прикрыла...
— Вранье! — завизжал Саша Сорочкин. — У нас в Ленинграде тысячи желающих...
— А ты, Саша, подавал заявление? — вкрадчиво спросил Дедкин.
— Мне и тут хорошо, — огрызнулся Сорочкин.
— А по голосам все время бубнят, что евреям в СССР живется худо, — сказал я. — Ущемляют их права и прочее, а ведь это тоже чистой воды вранье. Русским надо возмущаться, чтобы их в СССР уравняли правами с евреями. Русских в Ленинграде меньше печатают, замалчивают их в прессе, жилье дают в последнюю очередь, отклоняют их пьесы в театрах и на телевидении. Даже талантливые. Не пробиться в кино, потому что везде сидят ваши и своих проталкивают. А русские писатели вообще чувствуют себя в Ленинграде, как американские индейцы в резервациях. И ведь никто не кричит на весь мир об ущемлении прав русского человека.
— Потому что русские — рабы по своей сути, — сгоряча произнес Саша Сорочкин. — Им плюй в глаза, все божья роса!
— Это верно, — спокойно сказал я. — Русский человек великотерпелив, но и его терпение когда-нибудь иссякнет... Об этом тоже не стоило бы забывать.
— Ты заметил, Андрей, — вмешался в разговор Михаил Дедкин, — после того как Иосифу Бродскому дали Нобелевскую премию как русскому поэту, так все евреи с трибуны, по телевидению стали называть себя «русскими интеллигентами». А раньше всем рот затыкали, кто называл себя русским, орали: «Мы все тут советские! Кончайте шовинизм разводить!»
— Все правильно: евреи — русские интеллигенты, а чисто русские — рабы, как метко выразился Саша Сорочкин, — подытожил я. — И еще антисемиты.
— Есть и среди русских интеллигенты...
— Это те, кто работает на вас! — довольно искренне вырвалось у Дедкина. — Кого вы с потрохами купили! Вы ведь богатые: покупаете ученых, академиков, писателей...
Я поражался Мишке Китайцу! Вот перевертыш! То горой стоит за евреев, то вроде бы осуждает их... Или это вся троица старается спровоцировать меня, чтобы я наговорил лишнего, а потом на каждом углу трепать, что я антисемит?
— И тебя ведь купили, Миша, — не выдержал я, — и мне странно слушать твои речи.
— Ну а чего ты добился, правдолюб? Поднял хвост на самого Осипа Марковича! Он тебя и скушал на десерт, а я хочу сам кушать и... — он поднял стакан с пивом и залпом выпил. — И выпить!
— Циник ты, Миша! — сказал я.