— У тебя не бывает, — зло заметил Воронько. — Тебя Осип Маркович никому в обиду не даст.
— При чем здесь Осинский? — Суков медленно пятился по травянистой тропинке к автобусу, Боровой и вдова Горохова сели в «Волгу».
— Такого парня погубили... — чуть ли не заскрипел зубами Сергей Александрович. — Сволочи... Жаль, что он записки не оставил... Вы ведь его в темный угол загнали! Две готовые книги выбросили из плана!..
Послышался длинный гудок, Суков обрадованно потрусил к автобусу. Зонт он почему-то выставил перед собой.
— Это меня, — произнес он.
— Неужели и это сойдет им с рук? — невидящим взглядом глядя вслед Сукову, проговорил Воронько. — Это они доконали парня... Эх, жить бы ему еще и жить! Он ведь в десять раз талантливее их всех вместе взятых!..
— А что редактор? — спросил я. — Ну, к которому мы ходили? Он-то прочел повесть Горохова?
— Тоже сволочь хорошая... — зло обронил Сергей Александрович. — Отдал заместителю, а тот — друг-приятель Осинского и Окаемова. Ну и быстренько завернул повесть, мол, не в профиле нашего журнала... Сам знаешь, как они это умеют делать...
— Сильный ведь человек... Чего это он? — сказал я.
— Капля камень точит, — вздохнул Воронько. — А вспомни Витю Воробьева? Николая Жаворонкова? Диму Голицина? Кто их довел до инфарктов, инсультов? А сколько наших молодых ребят спились? Возьми хоть Володю Мальцева? Юру Токова? Краснопевцева, Васильева? Да разве всех упомнишь!..
Мы уселись в «Волгу»-пикап Воронько и поехали ко мне. Вел машину Сергей Александрович не очень хорошо, по-видимому, перенервничал. И глаза у него покрасневшие. Ему за семьдесят, а еще крепок, как дуб. У него тоже были в жизни разные серьезные испытания, но ведь не дрогнул, не сдался! И ничего с ним не смогла поделать шайка Осинского... Да нет, пакостят старику: нет-нет и появится статейка, где и его копытом лягнут...
— Гоша ведь тоже последнее время пил, — сказал я. — Помнится, он говорил: «Такого я роду, что на полный стакан глядеть не смогу» и еще: «Такая натура моя: что ни сыму с себя, то и пропью...»
— Сколько водка талантливых русских людей сгубила! — покачал головой Сергей Александрович, глядя на мокрую дорогу.
Был он в модной темно-синей куртке, которые называют «танкер», чисто выбрит, на круглых полных щеках — здоровый румянец, узкие с зеленцой глаза — зоркие, разве что на шее выделяются дряблые складки. Поймав на себе мой изучающий взгляд, Воронько усмехнулся:
— А ведь я с Гошей часто встречался, рекомендовал его в Союз писателей. Серьезный был прозаик-деревенщик.
У красного светофора мы догнали синий автобус с черной траурной каймой. Дверь приоткрылась, оттуда выглянул Суков, помахал нам рукой с черной повязкой и сообщил:
— Латинский скончался. Боровому наш шофер передал...
— Веселая у тебя работенка, — опустив стекло, крикнул ему Воронько из своей машины.
— Кому-нибудь надо же и этим заниматься, — развел руками Суков. Лицо у него подозрительно порозовело, а в глазах — блеск. Неужели уже начали поминать Гошу прямо в автобусе?..
Вспыхнул зеленый свет, Воронько тронул с места «Волгу», она дернулась и чуть не заглохла. Выругавшись, Сергей Александрович прижался к тротуару и, не выключая мотора, стал вылезать из кабины.
— Садись за руль, Андрей, — сказал он. — Глаза застилает, да и руки что-то не слушаются... Не хватало еще нам в кого-нибудь врезаться... на радость Осинскому и Сукову...
— Сукову? — удивился я.
— А ты знаешь, Андрей, — усаживаясь на мое место, проговорил Воронько. — Он ведь эту работу делает с удовольствием.
— Бездарь закапывает таланты в землю... — без улыбки мрачно пошутил я.
— Они, Андрюша, они убили Георгия, царствие ему небесное... — после паузы проговорил Сергей Александрович. — А вот теперь, когда похоронили, начнут лицемерно сокрушаться, дескать, какой талант потеряли...
— Да нет, — заметил я, — они и после смерти умеют мстить! Вспомните хоть Есенина. Сколько лет его замалчивали?..
— Неужели все так и будет продолжаться?
— Такое не может продолжаться, — твердо произнес я.
— Твоими бы устами мед пить... — вздохнул Воронько.
— Я верю в это, — сказал я.
— Блажен, кто верует... А я боюсь, что на моем веку ничего уже не изменится, — понурив большую плешивую голову, проговорил Сергей Александрович.
Дождь кончился, откуда-то из-за мокрых крыш вырвался яркий луч солнца, полоснул поперек дороги, на тысячи огненных осколков разбрызгался на витринах магазинов, стеклах зданий.