Сидя на табуретке, я смотрел на желтоватую стену, блестящие оцинкованные карнизы. На балконе напротив молодая женщина в ситцевом халате выколачивала маленький коврик. Руки у нее до локтей обнажены, на светловолосой голове синяя косынка... Вон старается, украшает свою новую квартиру, а мне все придется делать самому. Любе и в голову не пришло спросить: «Помочь тебе, Андрей? Может, хоть пыль с подоконников вытереть?» Люба сидит в комнате и пьет коньяк...
И тут я услышал топанье тяжелых ног по крашеному паркетному полу. Сначала подумал, что это наверху, но я знал, что соседи еще не въехали в квартиру надо мной. Топала в соседней комнате массивная Люба. Она наверняка весит больше 80 килограммов. Там у меня перевезенная со старой квартиры югославская стенка... Явственно услышал, как выдвигают ящики, скрипнула дверца гардероба. Если на цыпочках подкрасться, то я застукаю ее, как говорится, на месте преступления, но я не стал этого делать. Глупая интеллигентская привычка — не ставить знакомого человека в неловкое положение. За это я и был наказан поделом!..
Я встал, ногой отодвинул табуретку, громко кашлянул, даже нарочно зацепил ногой за ящик с инструментом в моем длинном и узком коридоре.
Когда я вошел, Люба сидела на прежнем месте и даже держала в маленькой короткопалой руке рюмку с противно колыхающимся лампадного цвета коньяком.
— Я думала, ты там... заснул, — улыбнулась она. Алчный блеск, который я самонадеянно принял за вспыхнувшую страсть, еще больше разгорелся в ее карих маслянистых глазах. Бесформенной грузной кучей с шеей, вдавленной в широкие плечи, сидела она рядом. У нее плечи борца, а толстую руку у предплечья мне не обхватить и двумя ладонями. И все-таки одна деталь мне врезалась в память: Люба не успела просунуть обтянутую голубым капроном ногу между кроватью и журнальным столиком. Нога с мощной ляжкой неудобно выдвинулась в сторону и явно мешала ей нормально сидеть. Чуть позже она незаметно просунула ногу под стол.
— Я вижу, ты сегодня не в своей тарелке, — вдруг заторопилась она. — Отдыхай, устраивайся, только не забудь пригласить меня на новоселье... Я тебе приготовлю подарок!
Что-то в ее надтреснутом голосе было неестественное, нарочитое, этакий фальшивый оптимизм. Что же она так лихорадочно искала в комнате? Мне действительно захотелось поспать, и эта мысль как-то сама по себе заглохла в моем сознании. Зато всплыло другое: «не в своей тарелке...». Ей хотелось, чтобы я был в ее «тарелке»?..
— Не забудь на кухне повесить кремовые занавески, — уже на пороге посоветовала она. — Они будут как раз под цвет твоих обоев. Маленькая, конечно, кухня, но тебе одному...
— Ты думаешь, я всегда буду один? — вяло возразил я.
— Думаю, что да, — улыбнулась она.
— Я провожу тебя...
— Не надо, — поспешно вырвалось у нее. — Отдыхай...
Мне бы обратить внимание и на это... Почему она не захотела, чтобы я ее проводил? Может, потому, что обязательно взял бы с собой черную сумку, где лежал бумажник?..
Закрыв за ней дверь, я спрятал бутылку с недопитым коньяком в буфет и, не раздеваясь, завалился на кровать.
На следующий день я лихо разбежался в сберкассу на Литейном проспекте заплатить за телефон и квартиру, сунулся в свою сумку за бумажником, где находились все мои наличные деньги, и ахнул: бумажника с 750 рублями не было. Лежали в отделении писательский билет, документы и накладные на ремонт квартиры, даже адреса кооперативов, которые предлагали свои услуги по мелкому ремонту, — все было на месте, кроме бумажника. Тут мой мозг лихорадочно заработал: что случилось? Куда я его подевал? Не спрятал ли вчера в шкаф под белье? Но, как говорится, сердце вещало: бумажник украли! И кто украл, мне тоже становилось ясно...
Вернувшись домой, я все обыскал: а вдруг на меня нашло, и сам от себя спрятал? Но через час бесполезных поисков мне стало ясно, что бумажник вчера вечером перекочевал из моей черной сумки с четырьмя отделениями в матерчатую сумку Любы. Теперь стало понятно, почему она топала в комнате, когда я выходил на кухню, почему вдруг так заспешила, да и алчный блеск ее глаз можно было теперь объяснить...
Мне стало так тошно, так омерзительно на душе, что я бросился в гараж, сел на свою верную «Ниву» и в тот же день укатил в деревню...
Глава тридцать вторая
1
И вот я снова в Петухах. Иду по знакомой дороге в сторону Федорихи, над головой журчат жаворонки, над высоко поднявшейся рожью пролетают чайки. Когда я поравнялся с одинокой березой, надо мной стали с жалобными криками носиться два чибиса. Наверное, близко гнездо. Милые птицы, меня вы можете не бояться, я никогда не посягну на вашу собственность. Небо над головой прозрачное, почти зеленое, как вода в чистом аквариуме. И продолговатыми белыми рыбами плывут по нему небольшие облака. Пахнет скошенной травой, черемухой. Но меня нынче не радует благословенная тишина, не волнует окружающая красота. Взгляд мой равнодушно скользит вдоль травянистой дороги со следами луж. Всего две недели меня здесь не было, а как все вокруг изменилось: буйно поднялась трава, на метровую высоту вымахали злаки, зеленые камыши и осока красиво обрамляют пологие берега Длинного озера. А уезжал, еще ржавыми хохолками проглядывал прошлогодний тростник. Теперь его не видно. Мягко светятся на солнце сосны на том берегу.