— Не допускали?
— Я не стремился к этому, уж ты-то должен знать!
— Знаю, — нагнул голову Гена. Огонек сигареты последний раз пыхнул и погас. — Жизнь-то одна: ловкачи, приспособленцы, подхалимы, мафиози как сыр в масле катались, а теперь им наплевать, что их ругают. Они свое получили. Когда напишешь новый роман-то? — он сунул окурок в песок. — Или уже написал? Больно лицо у тебя радостное, хотя и света нет...
— Пишу, Гена, — сказал я. — Про нас с тобой... — я бросил взгляд на облитый лунным светом неказистый дом соседа. — Про Николая Арсентьевича и про других... хороших и плохих людей.
— Каких же больше? — помолчав, спросил Козлин.
— Хороших, Гена, хороших! — убежденно ответил я.
Прямо над нашим колодцем прочертила небо упавшая звезда. Она рассыпалась, не долетев до зубчатой кромки бора, а мне все еще виделся в звездном небе ее стремительный сверкающий след.
Эпилог
Осень — мое самое любимое время года. В деревне я сижу до тех пор, пока не кончится грибной сезон, и проливные дожди с холодами не прогонят меня в город. Весь сентябрь стоял в Петухах солнечным и теплым. Не слышно пионерского горна — дети после 15 августа уехали по домам; да и на турбазу в субботу не тянутся с автобуса отдыхающие, разве что проскочат мимо дома несколько машин — и те едут не на турбазу, а на озера. К багажникам привязаны удочки, а внутри лежат в мешках и сети.
Теперь я не как раньше — после ужина перед программой «Время» — хожу на прогулку, а вскоре после обеда. Темнеет уже в восемь вечера. Несколько раз утром легкий заморозок побелил траву на моем участке, но буквально через несколько минут все растаяло, а над лужайкой какое-то время курился полупрозрачный тонкий слой тумана.
Осенние закаты еще прекраснее летних. Проведав привязанного в низине коня и скормив ему кусок хлеба, я, провожаемый его благодарным ржанием, иду по своей дороге. Одинокая береза на бугре будто похудела, в ее желтой листве теперь не укрыться и дрозду: вся насквозь просвечивает. На убранных полях ветер шуршит золотистой соломой, лен связали в снопы, но еще не увезли на завод. Сиротливо стоят растрепанные ветром тощие снопики.
Небо в том месте, где солнце, прозрачно-зеленое, облака расцвечены желтым, багровым, янтарным цветом. Весь купол от лесного озера до Длинного в багровых всполохах. На синем фоне больших облаков отпечатались маленькие нежно-розовые. Это какой-то новый, невиданный мною мир света, теней, оттенков. И все медленно двигается, изменяется на глазах, становясь еще прекраснее, удивительнее. И неземная тишина вокруг. Мало стало птиц, хотя нет-нет и вылетит с обочины серая, похожая на воробья птичка и исчезнет за копенками льна.
Гене Козлину не до прогулок: он весь в хлопотах о своем кооперативе, воюет с местными властями за помещение, сам сочинил и нарисовал рекламу. Сначала он размахнулся на шесть человек, а поразмыслив, остановился на четверых компаньонах. И с гордостью сказал мне, что они и четверо заменят в городе все мастерские по ремонту электротехники и службы домов быта...
Николай Арсентьевич Балаздынин, оставшись без работы, заявил: «Вот много у нас толковали о сокращении чиновничьих аппаратов, а в первую очередь сократили нас, работяг...» Вообще-то он понимает, что его мастерская занималась пустым делом: на складе скопилось столько невостребованной продукции, что ее и на десяти машинах не вывезешь.
Балаздынин ни в какой кооператив, конечно, не вступил, он вместе с женой, сыном, зятем и невесткой взял в разваливающемся колхозе полсотни телят. За месяц построили просторный коровник сразу за своей баней. Я еще никогда не видел соседа таким энергичным и деловым. Откуда столько прыти взялось?..
Второй сосед настроил десятка два пчелиных домиков — этот будет пчел разводить, ему отвели участок для пасеки с полем, которое можно будет весной засеять клевером, гречихой.
А я частенько заходил на территорию опустевшего пионерлагеря, садился на скамейку-качалку и подолгу смотрел на озеро Долгое.
Ржавчина тронула и разъела по краям разрезанные посередине блины кувшинок и лилий, поник высокий тростник, из побуревшего камыша торчали бархатистые коричневые шишки. Они просыпали свою пыльцу в воду, а глупые подросшие за лето мальки склевывали ее. То тут, то там расходились на зеркальной поверхности волнистые круги — это жировала рыба покрупнее. Будто зажженный факел, золотисто взблескивала в зеленой гуще сосен и елей одинокая береза. У берегов много плавает красных и желтых листьев. Еще несколько дней назад на лужайке перед моим домом собирались стаи скворцов, а теперь их не видно, улетели в теплые края.