Еще лет сто назад считалось, что грибы собирают только бездельники.
Тридцать лет назад грибников было тоже не много, их называли «любителями». Теперь же трудно сказать, кто этим не занимается, — разве только те, кто уже умер, или те, кто еще не успел родиться.
Сами по себе грибники народ безобидный: бродят себе по лесу, уставившись в землю, словно кошелек потеряли. Никого не трогают, ни птиц, ни другой живности вовсе не замечают. Даже некоторая польза есть от них для природы — комаров кормят, а комары, как теперь известно, просто необходимы: их личинками питаются рыбы. Для грибников тоже польза: дышат чистым воздухом. И возвращаются они домой, как часто пишут в газетах, «усталые, но довольные». Тут с газетами можно слегка и поспорить. Нельзя же всех валить в одну кучу. Можно допустить, что какой-нибудь выносливый гражданин вернется домой совершенно бодрым, но недовольным, если в корзине у него пусто.
Не похвалят его домашние за то, что он принес полную корзину лесного воздуха.
Итак, грибы — это прекрасно.
Прекрасно для всех, кроме того, кто их выращивает, — для самого леса.
Один весьма иностранный ученый писал, что растения (как и животные) вроде бы что-то немного соображают: узнают людей, которые скручивают им стебли, надрезают ножом или подносят к листьям горящую спичку. Ученый этот или сильно заблуждается, или просто такой у него научный юмор.
Лес не соображает ничего. Если бы у леса хоть что-нибудь было в голове, то он отдал бы людям все свои грибы сразу, в один день, чтобы от него отвязались.
Вместо этого он прячет грибы в траве, под деревьями, между камнями, да еще выращивает их «слоями», от весны до осени. И от весны до осени утрамбовывают грибники землю, затаптывая травы, мелкий кустарник, ягодники — все то, без чего лес перестает быть лесом. Сами того не замечая, люди ходят по лесу одними путями и к осени протаптывают уже не тропы, а целые дороги, по которым ходить удобно, но скучно.
А еще слоняются по лесам толпы «туристов».
Даже самой маленькой толпе (например, из двух человек) нужны колья для палатки и топлива для костра. И тогда, как раньше писалось, «веселый стук топора оглашает поляну». От этого «веселья» просто дрожь пробирает.
Если уж туристам в лесу так нужен костер, то пускай раскладывают его из своих гитар.
Но сейчас в лесу не было ни туристов, ни грибников. Несмотря на это, Алексей Палыч огляделся кругом.
— Никого нет, кажется, — сказал он.
— Никого, — подтвердил Куликов. — Серега не в счет.
— А где он? — опасливо спросил Алексей Палыч. — Я бы не хотел, чтобы он нас услышал. Не маленький уже — поймет.
— А вон там, — сказал Куликов.
Из-за сосны, стоявшей метрах в двадцати от них, высовывались ухо, полщеки и настороженный глаз. Это семилетний брат Бориса, Серега, продолжал свою нескончаемую игру. В зависимости от настроения Серега был то шпионом, то автоматчиком. Если в понедельник, допустим, Серега выслеживал родных и знакомых, то во вторник, притаившись, он расстреливал их из автомата. Делал он это совершенно бескорыстно и с удовольствием; он играл по каким-то своим, особенным правилам и действовал всегда в одиночку. Серега сегодня был, кажется, шпионом.
— От самой школы за нами шел, — сказал Борис.
— А что ему нужно?
— Ничего. Шпионит…
— Думаешь, он чего-нибудь подозревает?
— Он всех подозревает.
— Лучше, чтобы он нас не слышал, — повторил Алексей Палыч.
Борис поднял с земли гнилой сук, подкинул его в руке. Ухо, полщеки и глаз исчезли.
Сук ударился о сосну, разлетелся на куски. Скрюченная фигурка метнулась в сторону и скрылась за кустами.
— В обход пошел, — заметил Борис. — Давайте выйдем на полянку, там он к нам не подберется.
На полянке они присели на поваленное дерево.
— Борис, — сказал Алексей Палыч, — я, кажется, понял. Вчера, когда мы ужинали…
Вчера, когда в доме Мухиных ужинали, за столом собралась вся семья: Анна Максимовна еще не ушла на дежурство, Алексей Палыч уже пришел из школы, дочь Татьяна успела вернуться из города, а летчик Саша был отпущен сразу после работы, как и все нормальные люди.
Анна Максимовна была в плохом настроении: Андрюша сегодня капризничал, днем не спал, и она не успела сбегать в магазин, до которого было двести метров.
— Разносолов не будет, — предупредила Анна Максимовна. — Ешьте что дают.
На эту реплику никто не ответил. Алексей Палыч, как человек, чувствующий за собой вину, старался быть незаметней; дочка, понимавшая, что мать чем-то раздражена, понимала также, что в ближайшие лет пять Анна Максимовна еще будет нужна. Летчик Саша был вообще молчалив от природы.
Но сегодня Анне Максимовне очень хотелось, чтобы ей возразили.
— Ну, что же молчите? — спросила она. — Рассказали бы хоть кто-нибудь, как день прошел.
На это предложение тоже никто не откликнулся.
— Татьяна?
— Мам, ну что у меня может быть нового? Лекции… скоро зачеты…
— Алексей?
У Алексея Палыча новости были — такие новости, что о них не то что говорить, а даже думать не хотелось.
— У меня, Аня, ничего, все по-старому.
Анна Максимовна взглянула было на Сашу, но тут же безнадежно махнула рукой.
— Выходит, у меня одной новости, — сказала она. — У нас в доме завелись мыши. Довольно странные мыши. А может быть, крысы. Правда, я еще не встречала таких крыс. Продукты едят вместе с жестянками.
При слове «продукты» Алексей Палыч слегка похолодел.
— А что случилось? — спросила Татьяна.
— Сама понять не могу, — сказала Анна Максимовна. — Сегодня полезла на полку в прихожей, хотела Андрюшке баночку яблочного сока открыть. Смотрю — как будто чего-то не хватает. Стала считать — не хватает двух пачек «Малыша», двух баночек сока и пачки рисово-молочной смеси.
За столом снова установилось молчание.
Летчик Саша, несмотря на природную скромность, обладал воображением. Он представил себе, как ночью, под одеялом жует рисово-молочную смесь, и покраснел. Алексей Палыч тоже покраснел, но совсем по другой причине.
— Ну ладно — мыши, — продолжала Анна Максимовна. — Но баночки-то стеклянные с железной крышкой. Их не то что мышь, собака не унесет.
— Может, ты скормила и забыла? — предположила Татьяна.
— Как же я могу забыть? — возмутилась Анна Максимовна. — Разве я не помню, сколько заплатила! Два двадцать пять, три раза по шестьдесят четыре, рубль семьдесят семь и сосиски по два шестьдесят. Восемь пятьдесят четыре! Две копейки она не сдала, я промолчала. Восемь тридцать шесть. Как раз на три двенадцать не хватает.
Из этого подсчета, понятного только Анне Максимовне, было ясно, что ошибиться она не могла.
— Куда же все это делось? — спросила Татьяна.
— Вот и я интересуюсь — куда.
— Но ведь не мы же съели, — сказала Татьяна.
— А кто? И не в деньгах дело. Просто интересно — кто мог взять? Украли, что ли?
— Теперь уже и мне интересно, — сказала Татьяна.
Алексей Палыч кашлянул.
— Таня, перестань спорить с матерью, дай ей спокойно поужинать.
— Разве я спорю? — спросила Татьяна. — Если из дома пропадают никому не нужные вещи, то просто любопытно, кто их мог взять.
— Не нужные никому, кроме ребенка, — осмелился заметить Саша, и у Алексея Палыча задрожали колени. Молчаливый Саша попал в самое яблочко. Ведь детское питание не нужно никому, кроме ребенка. Ребенок сам взять не может. Значит, продукты взялидляребенка. Такой, и только такой, вывод следовал из Сашиных слов. Алексей Палыч понимал это совершенно ясно. Теперь оставалось только выяснить: кто? Дальше Алексей Палыч боялся думать.