– Как же чудин говорил, что югорцы клятвы не нарушат? – спросил Буслай. – Эвон, нарушили же!
– Да не простые это югорцы, а колдуны. Ведьмино гнездо мы здесь разворошили, – пояснил Ядрей.
– От оно как! – Ушкуйник заметил ратника, тащившего на плече бабу-югорку, и крикнул: – Ты слышь, остерегайся её! Тут ведуны жили, и девки их все – ламии. Как натешишься, сразу бабу под лёд. Понял?
– Понял, как не понять! – весело откликнулся тот. – Уж за мной не заржавеет.
Буслай повернулся к Ядрею.
– Прыгай ко мне в нарты, воевода. Помчимся с ветерком.
– Ты вон лучше Савке помоги. Видишь, как его развезло?
– Как знаешь. В стане свидимся.
Нагнав Арнаса и Сбышека, тащивших Савелия, Буслай сказал им:
– Сюды его кидайте.
Те переложили Савку в нарты, распрямили плечи.
– Не шибко тряси, – предупредил Сбышек ушкуйника. – А то загадит тебе всё, не отмоешь.
– Не боись. Довезу в сохранности.
Пухом взметнулись снега, когда олени понесли Буслаевы нарты по ледяному полю. Добравшись до стана, сотник подозвал к себе челядинов, велел им отнести купца в чум. Житый человек что-то бормотал сквозь сон, вскрикивал и подрагивал ногами.
– Заморочили, черти белоглазые, – сочувственно говорили смерды, таща Савелия.
Буслай огляделся.
– А где народ-то? – спросил он. – Дрыхнут что ль?
– Негочевич увёл всех капище крушить, – ответили ему.
– Это зачем ещё?
– Привиделись боярину бесенята какие-то, вот и позвал смердов за собой. Отец Иванко тоже пошёл.
– Всё-то он не угомонится, – проворчал Буслай. – Ладно, пойду спать.
Рукавом кафтана он вытер заиндевевшие усы и направился в чум.
Скоро начали прибывать прочие вои. Измученные сражением и трудным, сквозь снежную целину, возвращением в стан, они расходились по чумам молчаливые и сонные. Вышел из леса и боярином Завид со своими молодцами. Увидев их, прибывший только что Ядрей удивился безмерно.
– Это где ж тебя мотало, боярин? С пира, помнится, увезли в беспамятстве, а нынче, гляди ты, по чащобам с челядинами шастает!
– Божков югорских покурочили, – мрачно усмехнулся Завид. – Чтоб не донимали православный люд.
Он был ещё пьян и потому беспечен. По трезвости такого бы не учудил, это уж как пить дать.
Оказавшийся тут же попович Моислав аж взбрыкнул.
– Как так покурочили? Зачем?
– Не твоего ума дело, – отмахнулся боярин. Зевнув и помотав головой, спросил Ядрея: – Городок никак повоевали?
– Было дело.
– Добра-то много взяли?
– Куда там! Да и не городок это был, а так, наваждение одно. Кудесники югорские придумали, чтобы нас погубить.
– Эвона как!
– Хорошо, зырянин обман раскрыл. Всех перебили, – воевода довольно похлопал по рукоятке меча.
– Ну тогда с почином тебя, Ядрей. Пойду вздремну. А то башка гудит у меня от зелья югорского.
И пошёл, сгорбившись и качая головой как сохатый. Моислав же в отчаянии подступил к Ядрею.
– Это что же происходит, воевода?
– А что?
– Почто святилище разнесли?
– Ну и что с того? Подумаешь, важность какая – истуканов свергли. Дело богоугодное и полезное. Эвон тебе отец Иванко подтвердит.
Не хотелось ему сейчас думать об этом, хотя тревога-то и плеснулась где-то на окраине души – а ну как миродержцы здешние решат отомстить за поругание святыни? Но что сделано – то сделано. Авось Христос оборонит своё стадо, не даст в обиду. Воевода посмотрел на огрызок луны, перекрестился и пошёл отдыхать. А Моислав повернулся к священнику, прорычал:
– Землю оскверняешь, в людские души плюёшь. Аукнется тебе это злодейство, ох аукнется!
– А ты меня не стращай, – напыжился тот. – Ежели бесы тутошние мстить соберутся, Господь меня защитит. На то я здесь и поставлен, чтоб веру блюсти. А ты вот, гречин, слишком об идолах югорских печёшься. Никак обольстили тебя силы языческие?
– У, крестоносец, – погрозил ему кулаком Моислав.
Он пошёл самолично взглянуть на дело рук боярских. Продравшись сквозь заросли лозняка, чуть не сломав ноги в коварной кочковатой сорге, вышел на луговину, где ещё утром высились болваны. Теперь они валялись на снегу, а вокруг тянулось кольцо разрытых ям. У нескольких истуканов были отколоты бока, у других ножами изуродованы лики, кое-где виднелись глубокие зарубки – боярин в христианском рвении пытался рассечь идолов на части. Повсюду были раскиданы доски от порубленных лабазов, поломанные сваи, фигурки духов, разное тряпьё. Смотреть на это было печально.