– Это еда – сол, – говорил ему шепотом мальчик и пятился.
Бык охотно ступал за ним. А когда они наконец исчезли за кузницей, люди с кольям и без кольев помогли Родовиту спрыгнуть с ветки, подвели его к посоху, он валялся в пыли, но никто, кроме князя, не смел к нему прикоснуться.
– Жара в погреб! – только и мог поначалу вымолвить Родовит, и уже потом, оглядевшись, ударив посохом оземь: – Хвала Перуну! Его ждет тучная жертва.
– И Кащею, – крикнула Ягда из-за плетня. – Кащею тоже хвала!
– Кащею хвала и воля, – так сказал Родовит.
И Ягда в смятении поняла: воля – значит, разлука.
2
Тяжело было Лихо пробираться вниз в узком ущелье. Задом пятилась, нетвердой ногою камни толкала. И падали камни в холодную, солнца не знавшую глубину, грохот и гул порождая. Вместе с гулом и грохотом, к небу стоны великанши летели:
– Ой, мама! Ой, мамочка! Зазря не убиться бы мне!
И на Коловула глазом своим единственным озиралась. Легко – волком несся вниз Коловул. Только что на ближнем уступе сидел, ягоду волчью щипал, а теперь он вон уже где – до сумерек не догонишь. И толкнула Лихо ногою камень побольше, чтобы не слишком спешил ее брат. И хорошо, метко толкнула – завалила Коловулу дорогу. А другие камни, которые сами вниз понеслись, хвост ему придавали.
Ощерился, зарычал на сестру Коловул. А ей только этого и хотелось.
– Не рычи! – закричала. – Я тебе не жена! Женишься, вот тогда и рычи сколько хочешь!
И крик ее новый камнепад породил. Вжался в уступ Коловул, долго, до сумерек ждал. А когда наконец дождался, когда Лихо ногу свою рядом с ним на камень тяжело опустила, за ляжку ее укусил, жестоко – до крови. А Лихо ручищами брату в горло вцепилась. От страха и боли захрипел Коловул. И покатились они в обнимку по склону – быстро до дна добрались.
3
Ночь не спал Родовит, ворочался, думал: одного ли Кащея в степь отпустить или Удала с Калиной с ним вместе послать, вдруг и правда Веснуху вернут – на мальчишку сменяют? Хорошо, если так. А если оба пропадут ни за что? Без их рук, без их храбрых сердец трудно придется Селищу. И еще вспомнил князь то, о чем вспоминать много лет избегал: как отец его Богумил и отец Удала Родим в рощу Священную вместе пошли – у богов спросить, кому из них княжить. А вернулся из рощи один Богумил. Как ответ богов это поняли люди. Но когда умирал Богумил – Родовиту свой посох передал, а с посохом вместе и свой рассказ – видно, камень с души снять хотел, чтобы легче лодчонка по Закатной реке скользила. Рассказал ему Богумил, что не боги решили, кому из двух братьев княжить – острый нож Богумилов решил. Он его тайно в сапожок положил, когда в рощу Священную собирался. Семнадцать лет тогда Родовиту было. Ох и горько он плакал, от отца его тайну узнав. И потом, когда тризну Богумилу справляли, люди думали: по отцу так ужасно убивается Родовит. А он сразу по ним двоим горевал, он и дядю, Родима, оплакивал – в десять лет с опозданием – веселого, молодого, беспечного, охотника, лучше которого не сыскать, а уж песельника какого – вот кто все до единой Лясовы песни знал и на праздниках пел!.. Сам хотел Родовит после тризны княжеский посох Удалу отдать. День хотел, два хотел, а потом и раздумал. Потому что, кто знает, как рассудили бы боги, не возьми с собой ножика Богумил? Да и людям как можно было это всё объяснить? Люди уже величали князем его, Родовита, величали с радостью и почтением. А Удал весь в отца пошел – ну охотник, ну песельник…
И в конце этой ночи так решил Родовит: нет, Калину нельзя отпускать, и в дозоре он нужен, и лес теснить скоро. А Удал пусть хотя бы себе самому князем будет. Хочет ехать с Кащеем один – путь ему и дорога!
4
Было это невиданно, чтоб степняка допустили к разговору князя с богами. А только сам этого Родовит пожелал. Ходил между священных камней и Кащея водил за собой. Потому что он у богов сегодня для Кащея удачи просил. Камню каждому кланялся: помоги Кащею, Дажьбог! и ты, Мокошь! и ты Стрибог, помоги, пошли ему попутного ветра! И мальчишке упрямую шею рукой гнул. Не хотел Кащей признавать чужих, нестепняцких богов. А только увидел на камне Симаргла, и сам на колени упал. Воин воина видит издалека, так Родовит про это решил. И рядом с ним на колени встал: и ты, Симаргл, береги в пути маленького этого храбреца.
Чуть поодаль, возле Перунова дуба, Ягда стояла. С Кащея глаз не сводила. Тут же и Лада с Мамушкой были, тоже с Кащеем проститься пришли. Стояли, переговаривались негромко: столько дней пути впереди, а прокормит ли степь? Но на том сошлись, что хороший Удал охотник, лучшего во всем Селище нет. А вот и сам он на сивом своем коне подскакал. Второго, кряжистого, Кащеева, рядом вел, за повод держал. Прищурился на коне Удал:
– А что это там степняшка? Наших богов поганит?
– Этот не испоганит, – Мамушка за Кащея вступилась.
А Ягда сказала:
– Удал! А если ты не найдешь степняков?!
– Как не найду?! – и нарочно, чтоб удаль свою показать, коня на дыбы поднял. – До Закатной речки доеду! Под землю пойду! Да я за свою Веснуху!
– А я – за Кащея! Смотри мне! – строго сказала девочка, оглянулась, Кащей по-прежнему перед Симаргловым камнем стоял, и вдруг сорвалась, побежала – только пятки сверкали – в Селище.
И когда Кащей с колен поднялся, когда он увидел, что это за Ягдой дорога пылит, у него от обиды слезы сверкнули. А все-таки он решил не спешить, когда шел от священных камней, и возле коня он тоже немного помедлил, и вскочив на него, снова в сторону Селища посмотрел. Нет, не пылила уже пустая дорога.
В знак прощания Родовит и Мамушка с Ладой подняли обе руки. Шесть ладоней вслед Кащею смотрели. Шесть не восемь. И когда они Сныпять с Удалом пересекли и Кащей опять оглянулся – шесть, не восемь ладоней прощально высились ему вслед. А потом и эти шесть опустились. А потом и Селище под зелень крыш своих травяных и деревьев ушло, как и не было его вовсе.
5
Ягда неслась по Селищу на буланом отцовом коне. Утя чуть с яблони не свалился, когда увидел такое. И старый гончар Дар – он как раз в это время горшку горло узил – увидел девочку на коне и горлышко набекрень повернул.
Лада, Мамушка и Родовит тем временем от священных камней возвращались. Уже половину пути до дома княжеского прошли… Смотрят, Ягда на них несется.
Закричал Родовит:
– Стой, Ягода! Ты куда?
– Меня зовут Ягда! – и проскакала мимо.
– Чтоб до Перуновых столбов и обратно! – и посохом для острастки ей вслед потряс.
В молчании прошли немного, только кузницу миновали – а Мамушка от новой уже печали руками всплеснула. Дым над княжеским домом стоял. Не иначе, погреб горел, в который Жар под замок был посажен после распри своей с быком.
– А-у-у! – заголосила. – Ведь ребеночек там! – и первой к дому рванулась.
Следом Лада бежала. За ними тяжело шагал Родовит. Потому и последним пришел на свой задний двор. Корень, случившийся неподалеку, вместе с Ладой и Мамушкой уже вытащили обгоревшего Жара, уже уложили его на траву. И теперь с примочками хлопотали. А Мамушка еще и вздыхала:
– Никак нельзя ему среди дерева жить. Он только попереживает немного, так сразу огонь из него!
И Корень тоже с чувством сказал:
– Хорошо бы домик ему из железа. А лучше еще из камня сложить! Он ведь опора наша, разве не так, князь-отец? Он перед богами теперь наш первый заступник!
Удивился этим словам Родовит:
– Все ли люди так говорят?
Корень выпалил:
– Все! Отчего же не все? Если боги его не убили за то, что он в земли мертвых спускался! Вот как боги им дорожат! – и чтоб делом слова свои подкрепить, до земли змеенышу поклонился.