А только когда пришли они темной ночью на капище и когда объявил ему Жар, что теперь у них Велес должен быть первым богом над всеми другими богами, а идолов Мокоши и Перуна убрать надо с капища, а еще лучше сжечь и золою новую пашню присыпать, не поверил ушам Родовит, осторожно сказал:
– Мой сын, рожденный лучшей из женщин…
А Жар будто этого только и ждал.
– Да, – сказал, – кстати! О маминой воле! Ты не забыл? Или я забыл тебе это сказать? Одним словом, отец, твой княжеский посох… ты ведь стар уже… должен мне перейти! – и не дав Родовиту опомниться: – А чтобы Ягода не осталась в обиде… Я так думаю… Я женюсь на ней, вот.
Родовит опустился на землю. Потрогал рукой росистые травы и теплу росы удивился. Еще холоднее росы была сейчас у Родовит рука.
– Сын мой! А все-таки вы с Ягодой – брат и сестра! – голос у князя дрогнул.
– Совсем ты ослаб, отец! А потому мы больше тянуть не будем! Завтра же скажешь людям о нашей помолвке! А не то…
– А не то? – эхом ответил князь.
– Идолов этих твоих подпалю, как сухую траву! – и по черной земле струйку огня гулять отпустил.
Обернулся к Перуну и Мокоши Родовит – тяжело, хмуро чернели боги, а лики их струйку земного огня отражали – будто молниями лики их передергивались.
– Надо спросить у богов, – тихо сказал Родовит.
– Я у них уже спрашивал! – хмыкнул Жар.
– Как ты смел?!
– Ладно, отец, ты устал! Отдыхай! Ночь до утра – вся твоя! – и обратно, к дому большими шагами пошел.
А что из-под ног у него во мраке выпрыгивало: может, ящерицы, лягушки, а может, и Велес нечисть свою наушничать подослал, – Жар не знал, наступил какому-то мелкому гаду на хвост, ногою покрепче прижал:
– Скажешь Велесу: завтра – моя помолвка! – а потом уже отпустил.
3
Слово свое Жар сдержал – лишь до утра дал отдохнуть Родовиту. А утром один из мечей вынул из сундука и стал им фигурки богов колоть – все подряд, которые в углу, возле постели Родовита стояли. Колол и приговаривал:
– Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? Мне! Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? – и так, пока всех богов в мелкую щепку не изрубил.
Закрыл лицо рукой Родовит и горько заплакал. А Ягде заплакать было никак нельзя. Потому что все невесты перед свадьбою плачут. Так уж заведено – с беззаботными своими годами прощаются. Нет, не плакала Ягда, сухими глазами на Жара смотрела. А думала про корзину, в которую Жара хотели было уже положить и вниз пустить по реке – давно, когда он родился только, – а потом спросили совета богов и корзину пустою в реку забросили.
И когда подошел к Родовиту Жар, ногами затопал: «Собирай людей! Назначай помолвку!» – Ягда знала уже, что будет делать.
Вдали от дома, вблизи от дома
1
Хорошо, безлунная выдалась ночь. Только вот идти приходилось на ощупь. Утя с Зайцем, пока лодку несли на себе, три раза на землю с ней падали. Лодочку эту еще Летяй, Утин отец, своими руками выдолбил. И как ни горько Уте было с ней расставаться, а Ягодке он не мог отказать – он это только недавно понял – ну вот ни в чем.
Ягда и Щука ждали мальчиков на берегу. Хорошо, конечно, что темная выдалась ночь, а только всё время приходилось попискивать – тоненько, чтобы на мышек выходило похоже, чтобы мальчики их нашли. Потому что по-птичьи кричать было никак нельзя – тогда бы дозорные спохватились, а может, и хуже того – всё Селище поднялось. Попискивали, зябко ежились. А потом Щука тихонько вздохнула:
– Нет, я бы так никогда не смогла. Там же земля степняков! А потом? Вдруг земля совсем кончится! И как свалишься за ее край!
– И свалюсь, – устало сказала Ягда. – Всё лучше помолвки этой!
Она о стольком сегодня уже передумать успела, что никакие Щукины страхи не могли ее испугать.
– Ты к Степунку не забывай, заходи, – попросила. – Он любит, когда с ним разговаривают.
– А он что? – удивилась Щука, громко, во весь голос: – Он разве понимает по-нашему?
Поэтому мальчики их и нашли. Сначала лодчонку вперед толкнули, а потом сами со склона съехали. С земли поднялись, отряхнулись, и молча стоят. Потому что Утя от слов боялся расплакаться. А Заяц, с тех пор как Удала словам учить стал – всякий день по четырем-пяти новым – себя уже взрослым почувствовал и попусту слов не ронял.
И тогда Ягда решила сказать – так сказать, чтобы всем запомнилась эта минута.
– Внуки вепря! – и помолчала. – А ведь я была бы вам хорошей княгиней.
И Утя сразу захлюпал носом и молчком сунул ей в руку весло. А Заяц сказал наконец:
– Береги тебя Перун!
И Щука добавила:
– И Мокошь храни, и Дажьбог, и Стрибог тоже!
– Лодку на воду! – повелела Ягда.
И мальчики подтолкнули долбленку в реку. Ягда в нее уселась, в ноги поставила мешочек с орехами и сушеными ягодами, на плечи набросила покрывало из беличьих шкурок. Потом оттолкнулась веслом. И всё – кругом была лишь вода и ночь. И были они одинаково черного цвета.
– Мы будем ждать тебя всегда-всегда! – это был Утин всхлип, но как же он был уже далеко.
Ночью было невозможно представить, что вокруг – еще знакомые берега. Потому что ночь незнакомым делает всё. Сам себе человек среди ночи и то почти незнаком. Бесстрашной девочкой была Ягда, но это – среди дня. А сейчас, чем уже становилась река, чем ниже склонялись над нею ивы, вдруг хлесткими ветками ударяли в лицо, тем делалось ей страшнее. А когда на небе появилась луна – девочка так ждала ее мерного света! – прежде невидимые деревья превратились в чудовищ. И каждое норовило ее испугать: или бросившись с шумом к воде, или только лишь корень свой скрюченный к девочке протянув, будто огромную волосатую лапу. А еще деревья зачем-то ухали разными птичьими голосами. Или жутко подмигивали светляками. Иногда над самой ее головой проносились летучие мыши. Или кто-то вдруг сильно толкал лодку снизу – хорошо, если дух реки, а ведь это могли быть и души утопленников…
В утренних сумерках река ненадолго сделалась шире. А потом – была ли это все та же Сныпять, понятная и прозрачная, поспешающая, но медленно, как говорил про нее Родовит, и Ягду учил в каждом деле вести себя так же? – или это была уже совсем другая река? – и тогда, как было к ней обращаться, чтобы ее унять? – на рассвете эта чужая река сделалась уже невозможно узкой и быстрой. Река стала вертеть лодчонку, будто осиновый лист. А потом – так лошадиная кожа передергивается и сбрасывает с себя ненужного овода – чужая река подбросила лодку. И Ягда оказалась в воде.
– Что я тебе сделала? Я даже не знаю твоего имени! – в отчаянии кричала девочка и боролась с холодной и вздорной рекой. – Корень дуба! – хорошо хоть это имя она знала и вовремя назвала. Корень дуба был в этот миг над самой ее головой. Девочка за него ухватилась и что было сил стала вытаскивать из реки всю себя. Получилось! Она оседлала огромное, при свете утра уже нисколько нестрашное корневище и увидела: чужая река уносила прочь ее лодку. А рыжее беличье покрывало сначала долго кружила на месте, а потом, наигравшись, утащила на дно.
2
Чтобы лететь на облаке, надо быть легче ветра. «Как такое возможно? – с перехваченным горлом думал Кащей, а потом думал так: – Рядом с Симарглом и не такое возможно». Ведь они же уже летели! Лежали на облаке, как мальчишки лежат на плоту и рассматривают водоросли, рачков, рыбешек. Только вместо водорослей под ними едва заметно колыхались леса.