– Родовит! Внуки вепря! – его голос дрожал, как у Ляса струна, когда еще все слова не слетелись. – Князь-отец! Внуки вепря! – и тверже, уверенней голос стал. – Ягда спустится к вам сейчас. Жар? Он тоже обязательно к вам вернется! А мою судьбу, да, вы правы, – я на вашей земле – решать вам и вашим богам.
Ягда крикнула:
– Нет! Что ты делаешь? Ты их не знаешь!
А Корень с Калиной уже карабкались по стволу. И Заяц с Удалом, чтобы помочь, если что, своими мечами, лезли вверх по соседнему дереву.
4
Странная в Селище наступила пора. Если взглядом воробья посмотреть, – только залечил он немного крыло, так снова в Селище прилетел – жизнь будто к прежнему повернула и медленно, правильно потекла. На капище идолы Перуна и Мокоши – только с виду новые, а в остальном такие же ровно, как прежде, – головы высят. И люди снова им жертвы несут, а дети дары – хлеба кусочки, колосья ржаные. Лучше праздника стало здесь воробью.
И дом на дворе у Удала – не скажешь, что только недавно сгорел, – стоит, бревнышками отесанными сверкает, травяною крышею шелестит. Всем миром помогали Удалу – наказал ведь его Перун в назидание всем – вот и старались все вместе, лучше прежнего дом построили, чтобы и Ясе с Уткой в нем тоже жить. И тут воробей пировал. Всех, кто строил, Яся хлебом кормила, лепехами, пирогами. И птице крошек перепало бессчетно.
Если на Селище воробьем посмотреть: хорошая в нем теперь, правильная шла жизнь. И даже погреба возле, на заднем дворе у князя – никогда здесь прежде еды не лежало! – стало можно кашу найти. Потому что в погребе Ягда сидела, а Мамушка с Ладой сюда ей носили еду. А Ягды еды не брала. И воробей – разумная птица – стал теперь и сюда прилетать.
А только, может быть, одному воробью всё по душе было в Селище. На жизнь остальных посмотреть – только с виду она спокойно текла. А так – возвращения Жара теперь люди ждали, и гнева его, и ярости огнедышащей. Чтобы первую ярость унять, Кащея в клетке, на берегу реки, под охраной держали. Сам Родовит его туда на цепь посадил. А для чего бы еще? Вот люди между собой и решили: станет Жар из-за Сныпяти возвращаться, тут Кащея ему и метнут, как дикому зверю мяса кусок – так первая Жарова ярость, глядишь, и уймется. А только что они будут делать со второй его яростью? А что – с третьей? Терялись люди в догадках. Иные уже до того потерялись, что к Родовиту стали ходить – гончар Дар приходил, и Сила, кузнец, и Яся тайком от Удала, – говорили, что надо бы выпустить из клетки Кащея и сияющий меч обратно ему отдать. Потому что, кроме Кащея, справиться с Жаром и некому больше. Вот такая в Селище наступила пора. Слушал гостей Родовит, посох свой княжеский, будто стручок недоспелый, ладонями тер, раскатывал, разминал. Потому что не знал Родовит, как ему быть, и что людям пришедшим ответить, и долго ли Ягодке его бедной в холодном погребе жить. А выпусти Ягду – побежит Кащея спасать! Вот такая в Селище наступила пора. А боги – сколько ни спрашивал он у них про степняшку – не отвечали, молчали боги. Хуже этого времени не бывает у человека – когда боги его молчат. Раз молчат, значит, человек ими оставлен. А на время ли он оставлен? Страшно вымолвить: не навсегда ли? В такую пору это – неразрешимый вопрос.
Затуманился у Родовита взгляд. И поступь – вернулась уже к Родовиту почти былая поступь его – опять семенящей походкой сделалась. И посох снова ему первой опорой стал. Таким вот беспомощным Заяц с Уткой его и нашли. Им Мамушка нашептала тайком ото всех к кургану княгини Лиски бежать. Вот здесь, у кургана, они его и увидели. Ходил семеня Родовит, а приметил их – из последних сил приосанился. И так им сказал:
– Ягодке нашей поскорее достойного мужа надо бы! Вот об этом мой к вам разговор.
Холод у Утки по спине пробежал, а в лицо пот ударил. И на траву рухнул Утка, лоб в землю упер.
– Ягодке… мужем… – а больше и не сказал ничего, горло засохло.
А Заяц тоже подумал: Ягодке мужем…. скорее уж он, Заяц, быть должен, дедом его был Родим, брат Богумила – дядя родной Родовитов! И плюхнулся на колени с Уткою рядом. Только сказать ничего не успел. Потому что опять говорил Родовит:
– Вот и хочу вас послать вверх по Сныпяти. А потом Сныпять кончится, озеро будет. В озеро не входите, берите левей… Туда берите, куда мох у деревьев глядит. Вот туда же и вам – волоком семь дней пути. А потом другую реку увидите – по ней и ходят ладейные люди. Волосы у них белые, а брови с ресницами и того белей. Этим людям скажете так: есть у нашего князя, у Родовита, для сына вашего князя невеста.
Утка снова голову спрятал в траву. Только приподнял ее и снова запрятал. Пот теперь со слезами вместе бежал – сначала на лоб, а потом уже в землю.
– Потом скажете про богов. Боги наши – Перун, Мокошь, Стрибог, Дажьбог, Сварог, Симаргл, Велес. Еще скажете: много у Родовита белки, зайца, лисицы в лесах, меда бессчетно, ягод, грибов, а уж сколько рыбы в реке… Потом еще так скажите: у князя нашего, у Родовита, дед был, звали Владей, а у деда сестра была – Мила, так вот эту сестру ладейные люди засватали и к брату тогдашнего князя в жены взяли. Так что, сами видите, не чужие мы с той поры. А только с собой свою дочку вам Родовит не отдаст! Он княжьего сына сюда зовет княжить. Всё запомнили?
Утка с Зайцем кивнули.
– Тайно к ним поплывете – ночью, на лодке-долбленке. У них-то, вы сами увидите, такие ладьи, что… ох! – вздохнул Родовит. – А только нам такие и ни к чему. Они-то в них и по морю ходят.
– По морю? – Заяц уже и забыл, что женихом себя чуть не счел. Зайцу уже до моря дойти хотелось, а не дойти, так хоть на людей посмотреть, которые море это своими глазами видят. – Сегодня же и поплывем, да, князь-отец?
А Утка утер рукою лицо и тоже сказал:
– Помоги нам, Стрибог!
Доволен был Родовит, что в них не ошибся, что оба готовностью так и горят. Согнулся, рукою коснулся кургана:
– Мама Ягодкина, княгиня Лиска, вас тоже на это благословляет! – А потом перстень княжеский с пальца снял. – Ладейному князю покажете. От Милы, сестры Владея, у них такой же быть должен!
А когда убежали Утка и Заяц – лодку, оружие, еду для дальней дороги готовить, – снова задумался Родовит: не Утка с Зайцем – два меча из дружины его убежали. А что как завтра объявится Жар? И что же – к Кащею идти на поклон? И неужели же с помощью чужака против сына родного обороняться?
Тяжелая дума, бывает, сильнее камня к земле гнет. Шаг ступил Родовит, второй шаг ступил, а дальше идти не может. Так до самого вечера на кургане и просидел, пока Мамушка с Ладой не кинулись – побежали князя искать. Прибежали, а он траву шелковистую гладит:
– Неужели, моя княгинюшка, скоро свидеться суждено? А знаешь, я бы немного повременил. Ягодку нам бы сначала замуж отдать!
Свое и чужое
1
В этот день Удалу очередь вышла возле клетки с Кащеем сидеть. Взял он свирельку с собой. Шел и думал: уж лучше коров бы пасти, всё дело повеселей, чем сиднем возле степняшки сидеть. А только много всего удивительного в этот день увидеть ему довелось. Оказалось, что ходит к Кащею старый бык – всякий день к клетке его подходит – тот самый, которому Жар когда-то шкуру поджег, а тот от боли и ярости чуть Родовита с рябины не скинул. Быку этому Ягда жизнь даровала, – за то, что Кащея не тронул. И вот ведь: узнал он степняшку, что ли? Каждый день шел к Сныпяти на водопой и к клетке сворачивал. И голову свою ему подставлял, а Кащей ее гладил, почесывал, в ухо ему слова какие-то говорил. Своими глазами видел это Удал. И Фефила опять же – вот на что зверек своенравный! – три раза за день к нему прибегала: то ягод на веточке принесла, то просто в ногах у Кащея сидела, мордочкой к ним прижималась, а то он ей мякиш от хлеба дал, слепил из него фигурку и дал, а Фефила схватила фигурку и убежала. А еще приводила Лада к нему Степунка. И тоже, оказывается, всякий день приводила. Потому что почуял кряжистый конь, что близко его хозяин. И уж такое стал в конюшне творить, так с привязи рваться, что сам Родовит разрешил: ладно, сказал, пусть видятся лучше, чем он конюшню мне разнесет.
А только вечер спустился – дети к клетке сбежались. И опять удивился Удал: оказалось, что дети здесь всякий вечер проводят. Мечи сюда деревянные тащат, луки со стрелами. И Кащей их из клетки сражаться учит. А то и сам берет в руку меч – коротенький, деревянный, и уж так им ловко играет – у мальчишек глаза горят. И они потом с новой страстью между собою дерутся, и с охотою новой, и с новым уменьем.