А дуб этот черный, огромный, мертвый, потому для людей священным был, что молния Перунова в нем побывала – сам бог Перун коснулся его, на три части силой своей расщепил и этим силу свою в нем оставил. С тех пор одному Родовиту дерева этого было касаться дано. Вот и стоял сейчас князь, спиною к дубу прижавшись, силы и мудрости у священного дуба просил, а ребеночка змееморденького перед собой на холстине держал.
Вокруг Родовита люди стояли, молчали в оцепенении, ждали, кто первым осмелится слово сказать. От Яси ждали этого меньше всего. Но вот не вернулся ее Летяй из похода и что ей осталось? Только за Утю, за мальчику своего конопатого, сердцем обмирать. Шагнула Яся вперед и сказала негромко:
– Боимся, беде быть.
И тут же разом другие заговорили. Удал крикнул:
– Почему он не человек?
А Веснуха, жена его, сняла с себя золотой браслет с двумя диковинными зверями и к дубу Перунову кинула:
– Боимся, прогневали мы богов.
И другие женщины тоже стали с себя украшения золотые снимать, которые вот, только что, в реке обрели. Бросили их к корням священного дерева и еще руки о подолы отерли, как после нечистого. А те, которые куски пестрой ткани держали, те и их к дереву побросали.
Молчал Родовит. То людей своих взглядом обводил, то опускал его на ощерившегося младенца. Хотел Родовит все слова выслушать, пусть и самые горькие, потому и молчал.
Слово это – «змеёныш» – первым кузнец Сила сказал. Прибежал с большою корзиною уже после всех, на колени перед Родовитом рухнул:
– Князь-отец! Положи ты змеёныша этого вот в нее, сделай милость! На воду опустим. И пусть себе уплывает – до самой Закатной реки!
И люди тут же слово это подхватили:
– Змеёныш!
– А ведь точно – змеёныш!
И Ягодка, которая чуть в стороне, возле Лады стояла, в Ладин подол головку зарыла, чтобы смеха ее не услышал отец, и прошептала:
– Ну вылитый зми-ионыш!
Выслушал всех Родовит, еще раз на младенца взглянул, которого ему княгинюшка его любимая Лиска вместо себя оставила, прижал младенца к груди покрепче и начал так:
– Когда Велес-бог похитил Мокошь-богиню и она родила от него близнецов – девочку с одним глазом…
– Одноглазую Лихо, – кивнули люди, им ли этого было не знать?
– … и мальчика с волчьей пастью, – властно напомнил им князь.
– Коловула, – весело крикнула Ягодка.
– Коловула, – кивнул ей отец. – Что же? Разве Мокошь их бросила в реку, разве не вскормила их грудью? И разве тот, чье имя вымолвить разом не хватит силы…
– Всемогущий Пе… – благоговейно прошептали мужчины.
-… рун! рун! рун! – шепотом подхватили женщины.
– Разве он проклял этих детей? – уже яростно выкрикнул князь. – Боги дали мне долгожданного сына! Я не к вам с ним пришел, а к Перунову дубу! Я не вас хочу слушать! Я буду слушать богов!
Взглядом призвал Родовит к себе Ладу, и в тот же миг Лада уже возле стояла. Бережно переложил Родовит к ней на руки ребенка, а сам тронул ладонью свой оберег и внутрь Перунова дуба вошел. Наклонился, взял от корней чашу с хмелем – одна Лада знала, какие травки надо собрать и как из травок этих настой сварить, чтобы только немного отпил его Родовит, и стали слышны ему богов голоса.
Вот сделал Родовит один глоток – и люди, что стояли вокруг Перунова дуба, глаза свои крепко закрыли. Вот сделал их князь второй глоток – люди подняли свои головы к небу. Вот третий глоток сделал их князь – взяли люди друг друга за руки, только бы князю помочь волю богов расслышать – и двинулись маленькими шагами по кругу. И вот уже стоны до них донеслись: «Мм-м-м-ы! Ы-ы-ы!» – прежде чем говорить голосами богов всегда стонал Родовит, потом выл, потом внутри священного дерева вздрагивал, бился. И только потом – не всегда, а лишь если была на то воля богов, – начинал разговаривать их голосами.
В этот раз много дольше обычного маялся в дубе Перуновом князь, стенал, выл, хрипел. И наконец-таки тоненько произнес:
– Жа-а? Жа-а-абр?! – а после вдруг как закричал раскатисто, громово: – Жар! Жар! Жар! – И вышел из дерева, градом пота облитый.
Открыли люди глаза – чуть душа в Родовите держалась. А по лицу улыбка плыла, неземная еще, нездешняя:
– Боги сказали: его зовут Жар! Боги не гневаются, – и на траву устало присел.
Первыми дети запрыгали – Утя, Заяц, Щука – и в ладоши забили:
– Боги не гневаются!
А взрослые – те же дети, когда боги с ними заговорят. И взрослые стали в ладоши друг друга бить, весело повторяя:
– Беды не будет!
– Боги дали ему имя!
– Боги не гневаются!
– Хорошее имя «Жар»!
А кузнец Сила на радостях к высокому берегу побежал, корзину свою пустую подальше в Сныпять забросил.
Одна Ягодка со всеми вместе никак обрадоваться не могла. Возле Лады стояла, испуганно на змееныша косилась, когда Родовит подошел к ней:
– Ягодка, дочка! – и ладонь на голову положил. – Ведь это – твой брат. Нам придется… ну да… всегда-всегда хотеть его видеть, – и руку девочкину в свою взял, чтобы она погладила остромордого мальчика.
И Лада ей тоже глазами сказала: не бойся, погладь, – и склонилась к ней вместе с ребеночком. А только Жар в это самое время пасть свою приоткрыл и муху зубами схватил, которая мимо летела.
Взвизгнула Ягодка, руку одернула:
– Не всегда! Не всегда! Никогда! – И убежала к реке.
И с высокого берега стало ей видно, как по воде пустая корзина плывет.
«Лучше бы я в той корзине плыла, – подумала Ягодка. – От такого-то братца!»
А люди шумно и весело разбирали из-под Перунова дуба свои украшения и куски пестрой и легкой ткани – раз уж боги на них ничуть не прогневались.
5
Вот нерешенный вопрос: видели ли люди своих богов? Тот же князь Родовит, когда входил в священное дерево, видел он их или только слышал? Правда ли, что у Перуна усы были еще длинней бороды? Правда ли, что на слух он был туг, оттого что железная колесница в самые уши его гремела? А у Мокоши, правда ли, длинные медвяные волосы сами собой змеились, стоило лишь богине прогневаться, а сарафаны ее полотняные сами собой цвет меняли? Радостная богиня была – и голубела, и желтела материя, а охватит бывало ее печаль – и сарафан на ней в темное тут же окрасится. Да и сарафаны ли были на ней – кто это видел? Высоко, далеко жили боги – в небесном саду. Мокошь веретенное дерево растила да за веретенцами на нем зорко присматривала. Каждое веретенце – жизнь человеческая. Истончится нить – человеку болеть. А совсем перетрется – и нет на земле человека, тогда ему жить уже за Закатной рекой! А кто сильно прогневает Мокошь-богиню, тому она и сама может нить оборвать. Или не может сама? Или у Перуна сначала совета спросит?
Далеко, высоко жили боги. Их сына, Симаргла, юношу о семи мечах, того хоть изредка видели в небе, не все видели – одни лишь наихрабрейшие воины и только лишь в миг самого страшного боя. А Мокошь-богиню, а Перуна-бога видел ли кто? Грохот Перуновой колесницы слышали. И палицы его огненные, которые он с колесницы метал, видели и по многажды раз. А вот усы его серебристые были ли длинней бороды? Не знали, спорили люди. Потому что в небесном саду никому из людей побывать не дано.
Истончилось, оборвалось княгини Лиски веретено, а само ли оно оборвалось или Мокошь оборвала? Тоже спорили люди. А только нет, не рвала ее нити Мокошь, не было ей за что гневаться на молодую княгиню, а что Велес-бог Лиску однажды украл, медведем огромным прикинулся, схватил княгиню в охапку, Мамушка и охнуть не успела, по берегу Сныпяти они шли – разве княгинина в том вина? Это Велес неугомонный снова созорничал!
Подняла Мокошь Лиски, княгини, веретено, немного в руках его подержала да и бросила в небесную реку. По небесному саду еще шире Сныпяти текла голубая река. Смотрела в ее воды богиня Мокошь и знала про всё, что случается у людей. Вынет Мокошь из медвяных волос своих золотой гребень, проведет им по небесной реке, одними губами шепнет: