5
Жар их увидел издалека, и коней их узнал – Степунка и отцова, буланого – и в высокой траве притаился. Если от ярости искры сами собой из пасти не выскочат, значит, не выдаст себя ничем. Отсидится в траве, отлежится, червей и личинок наковыряет и ближе к ночи дальше пойдет. В Селище Жар решил среди ночи войти, так надежнее будет. И опять выглянул из травы.
Вот они и остановили коней. Ягодкина красота далеко, аж досюда, видна – удивился Жар, – так горит, будто маков цвет. До того горит, что Кащей от нее рукой заслонился, дальше ехать не может. Долго они на конях друг возле друга стояли. А потом протянули друг к другу руки и головами тоже потянулись как будто – что такое? зачем? – полыхнула у Жара пасть, пришлось опять повалиться в траву, пришлось свою пасть покрепче руками сцепить. А когда отлежался в траве, от ярости отдышался, выглянул – всё, разъехались наконец. Ягда в Селище понеслась. А Кащея и след простыл. А не простыл – не беда, к ночи точно простынет. И упал в траву Жар, теперь уже не от страха, руки блаженно раскинул, стал в небо смотреть. А только пусто там было. Так пусто, что и поверить нельзя, будто есть, кроме Велеса, и другие боги. Вон стрижи точно есть и ласточки двоехвостые тоже… И зевнул Жар, а после вздремнул, и до тех пор проспал, пока первые звезды не появились. А тогда уже потянулся, освежился ночною росой и в Селище двинулся. Дорогу искать совсем просто стало, только ноздрями води и след не теряй – конский, тяжелый, и Ягодкин, свежий. Быстро шел, иногда бежал, так домой попасть не терпелось. И дышал от этого всё трудней и трудней.
Высокий берег реки – снизу до верха горшками набитый, – издалека одышку его различил. Жар дыхнет и стена в ответ. Змий решил, что дозорные это, вот и крикнул негромко:
– Эй, там, в дозоре! Это – свои!
А стена, будто этого и ждала, затвердила на все лады: «Там, в дозоре! Это – свои?! Эй! Свои?!»
– Говорю же, свои! – обиделся Жар. – Это я, ваш князь возвратился! – и к берегу Сныпяти подбежал.
А над Селищем понеслось уже грозное Жарово: «Это я, ваш князь, возвратился! Это я!..»
Заметался в постели своей Родовит:
– Где Кащей?
А Мамушка лепетала спросонья:
– Сам его же и отослал, князь-отец!
А Ягда уже бежала по Селищу в одной холщовой рубахе. И люди тоже уже выскакивали из домов. У кого меч был в руке, у кого копье, лук и стрелы. Сами не знали еще, зачем их с собой захватили. А только когда на берег высокий выбежали и Жара у Велесова истукана глазами нашли, – как пот прошибает, так ярость людей прошибла. И они закричали:
– Не плыви! Там и стой!
А только Жар все равно шагнул на свадебный плот. Все три шеста в руку сгреб – на плоту они невредимо лежали – и вот уже стал от берега отплывать. И люди тогда опять ему закричали:
– Не хотим тебя больше!
– Не князь ты нам!
– Выгнал тебя степняшка, мы и вздохнули!
А Жар шесты в дно речное упер и глаза узить стал. Людей на берегу высоком высматривать: кто какие слова говорит, кого мечом за них наказать, а кого и огнем, – дайте только доплыть! Нет, не смог различить. Одно видел: плотно, стеной сплошною стоят, как на свадьбе его стояли. И закричал:
– Священный брак уже совершился!
И многократное эхо под небеса понеслось: «Священный брак уже совершился!»
– Слышите? – закричал. – Это боги мне вторят!
И опять приумножилось: «Это боги мне вторят!» И от этого вовсе уже осмелев:
– Я хочу говорить со своею сестрой и женой!
И тогда из-за спин Ягда вышла. При свете луны ее красота совсем другою была – не той, что при свете дня. Как белое облако в черной ночи лучилась ее красота.
– Ягодка! – так Жар сказал и добавил негромко: – Я по тебе скучал…
И когда над водой отзвенело, отшептало, отшелестело: «Я по тебе скучал!» – Ягда крикнула:
– Уплывай! Не муж ты мне и никто! Уплывай по добру, по здорову! Туда, куда наших идолов сплавить хотел!
И люди тоже, как эхо, загомонили:
– Уплывай!
– Река тебя унеси!
И затрясся от ярости Жар. От бессилия и от ярости. И огонь сам из пасти его рваться стал. И тогда он выхватил первый шест, и поджег его, и в высокий берег метнул. И от ужаса ахнули люди, шарахнулись, некоторые и побежали уже. А Жар и второй шест поджег, снова бросил не целя – в них во всех, ненавистных, вздорных, предавших:
– Велес вас разрази!
И попал – на ком-то зажглась рубаха. И голос чей-то от боли завыл.
А под Селищем будто бездна разверзлась, будто из преисподней неслось и неслось: «Велес вас разрази!» И притихли от ужаса люди, и еще от края попятились.
– Внуки вепря! – это Ягдин был крик. – Или нет у вас копий и стрел? Или Перун вам не бог?
– Внуки вепря! – это голос Ляса издалека, с крыши его зазвенел – зазвенел громче струн.
– Внуки вепря! Или Перун вам не бог?
– Симаргл, помоги! – и бросил в него копье.
И Удал метнул. И у Калины тоже в руке копье оказалось. А Корень у Дара, у деда своего, копье отобрал и тоже в змия послал.
Чье из них угодило ему в бедро? Потом долго спорили люди. А мальчишки, чтобы спор их решить, долго в Сныпять ныряли, три копья из реки принесли. Дар, Удал и кузнец в них признали свои. Значит, это Калины копье Жара пронзило. А только это узналось потом. Сейчас, среди ночи, каждый из четырех криком победу справлял.
А пятым, кто громче всех закричал, Жар был. От боли кричал, от бессилия, от ярости и обиды. Так кричал, что плот под ним закачался. Так кричал, что стена его крик устала и повторять. Или плот его от стены далеко уже был? Уносила Жара река – прочь уносила, как люди ее и просили.
А теперь люди молили своих богов – о том их молили, чтобы боги не вернули им Жара – как идолов их домашних однажды вернули. Смотрели вслед Жару, видели, как он меч Родовитов из-за пояса вынул и древко копья пытается отпилить, – потому что острый, с углами был наконечник, если его обратно тянуть, можно и не вынести боли! – смотрели на это и снова богов просили: только бы вспять Сныпять не потекла, только бы не вернула им змия!
А когда прошел у людей первый страх, а может быть, и не прошел, а они прогнать его захотели – храбростью, решимостью, отчаянностью своей – бросились люди с обрыва вниз, в самую воду, молча бросились – поющей стене и вторить нечему было, только плеск воды умножать, потому что люди уже, как один, все плыли Сныпяти поперек. И сначала руками землю копать под каменным идолом принялись, а потом и лопаты, и веревки откуда-то появились. Мальчишки быстро вскарабкались по огромному идолу вверх, петлю на шею ему одели. И тогда уже разнеслось:
– И ух! Вон дух! И ух! За двух!
И стена, чтобы людям помочь, чтобы силы их поберечь – трудно это – огромный камень тянуть – громче громкого затвердила: «И ух! Вон дух! За двух! И ух!»