А опомнился – люди ладейные кругом большим стояли, а в середине этого круга был он. Озирался, хотел угадать, откуда первый будет удар.
– Кащей! Отдай меч и беги! – это Утка не выдержал, сжалился, свесился из-за кормы, но Заяц быстро его за рубаху схватил – обратно на дно утянул. И опять тихо стало. И в тишине вдруг расслышал Кащей звон мечей, негромкий, нездешний. И поднял к небу глаза, и там Симаргла увидел. Юный бог играл сразу всеми своими мечами, и руки Кащея невольно принялись жесты его повторять. И стал над Кащеем летать, вращаться, кружить сияющий меч. И это увидев, ладейные люди с опаской переглянулись. Но крикнул князь Инвар с высокой ладьи:
– Инту! Труалис!
И тогда с трех разных сторон двинулись на Кащея трое ладейных. Меч первого сразу же разлетелся на части. Меч второго от этого дрогнул, и Кащей его с легкостью выбил из нетвердой руки. Биться с третьим Кащею понравилось даже – храбрым, непредсказуемым был этот воин. И лицо его узкое, и несуетная повадка лишь решимость собой выражали. От одного из его ударов чудом и ускользнул – не было на Кащее кольчуги, Ягдин оберег его спас – по нему скользнул острием длинный меч. И другой удар был бы всем хорош, а только успел, увернулся Кащей и ответный нанес удар – в ногу воину угодил. И попятился, и захромал сразу воин, и из круга вприпрыжку бежал.
– Уоле! Киилу! – крикнул в ярости Инвар, но с ладьи не сошел.
Его люди не шелохнулись.
– Уоле киилу! – выкрикнул князь и совсем уже грозно: – Яаус!
И тогда белобрысые бородачи двинулись на Кащея все разом.
– Яаус! – покрикивали они, подбадривая себя и друг друга.
Но решимости не было в их глазах и в их шаге, коротком и осторожном. А все-таки всё теснее сходилось вокруг Кащея кольцо. И значит, ему приходилось всё чаще оглядываться, всё быстрее, едва уже не волчком, вертеться и выпады делать…
Утка двадцать ладейных в сужающемся кругу насчитал, и от страха зажмурился. А потом вдруг услышал незнакомое, странное: «Финь! Финь-финь!» И опять к узкой щели приник. И увидел: круг ладейных людей разорвал Степунок. Но не сам, на загривке его Фефила сидела, в лапах крепко натянутые поводья держала и нарочно вздымала коня на дыбы. И шарахались от копыт его белобородые люди. И шлемы теряли, а иные даже мечи. Но мечи растерять им еще и Кащей помогал. Звонко, храбро он с ними рубился. А уж стремительно до того, что казалось: семируким он был и в каждой своей руке держал по мечу. А только иные ладейные тоже смелеть уже стали. Если смелостью можно это назвать, когда двадцать бросаются на одного. Всё трудней приходилось Кащею. Увидел он рядом с собой Степунка и вскочил на него. Быстро перехватил у Фефилы поводья…
Ахнул Заяц:
– Уйдет ведь! И меч унесет!
А Утка сказал:
– Пусть ладейные скажут спасибо, что живы остались! Знай наших!
– Кого это «наших»?! – и Заяц его за грудки ухватил.
И точно, подрались бы, уже и по дну покатились, а только сильно качнулась ладья – это воины Инвара снова в нее забирались – от стыда в красных пятнах. А вместе с оброненными мечами и шлемами, оберег с собой принесли. Посмотрели Заяц и Утка, а оберег-то был Ягдин – с рогами оленьими и веретенцем под ними – соскользнул он с Кащея во время битвы. И выпросил Заяц его у ладейных людей. И когда на себя его надевал, Утке весело подмигнул: пусть не меч, пусть ее оберег хотя бы, а будет, будет что Ягодке показать!
А Утка на это даже не улыбнулся, он опять вслед Кащею из щели ладейной смотрел, как тот на коне вверх по склону взбирался. И думал – не за себя, за Ягду как будто: конечно, один он на свете такой безоглядный, бесстрашный, вот что ему ни скажи, всё исполнит! И нос конопатый нахмурил, так захотелось ему угадать: куда это Ягда Кащея послала – уж не с близнецами ли воевать? Близко, Утка своими глазами видел, как близко от этого места была их пещера! Не Коловула ли шкурой надумала Ягда устлать свое брачное ложе? И от обиды заплакал: это – наш Коловул! А потом позабыл, с чего начал, и в доски ладейные слезы о том уже лил, что это Ягодка – наша, и нечего, нечего ее белобрысому Инвару отдавать!
А когда отплыла немного ладья и Утка, уже не таясь, с кормы на склон посмотрел – пуст был склон и почти что прозрачен. Всё свое золото, что ли, к ногам Кащеевым обронил?
3
И Симаргл тоже вслед Кащею смотрел, когда ему Мокошь с соседнего облака вдруг сказала:
– Так-то, сын, ты клятвы свои исполняешь?
– Я? – смутился Симаргл. – Нет… Кащей справился бы и без меня.
– Тогда для чего эти танцы на облаке? Ты же слово мне дал не вмешиваться в его судьбу! – и подула на волосы, заслонившие вдруг лицо.
А волосы не унимались, волосы смерчем хотели взвиться и звали ее за собой. Тогда Мокошь собрала их гребнем, ощутила его в руке да и вспомнила кстати:
– Сколько я ни смотрела в грядущее, тьма в грядущем стоит! Даже в небесном саду – кромешная тьма! – и подол, который тоже взвихриться захотел, руками ударила. – Что ты знаешь об этом? Или это – то самое небывалое, которое ты мне пообещал?!
– Нет, – сказал удивленно Симаргл. – Я ведь не знаю грядущего…
– Смотри мне! – а гнев уже снова волосы и одежды кружил, и она поддалась ему, завертелась, взвилась. – Всё равно ведь всё вызнаю! – Сделалась легким вихрем сначала, а потом и смерчем уже. – У-у-у! У-гу-гу! – и Сныпять, как плугом, вспорола.
Увидели люди ладейные смерч за собой – неужели им новое испытание? Стали богов своих о пощаде молить. И, видимо, вняли им боги – прочь от реки, по высокому склону вихрь гудящий понесся. А ладью лишь большая волна подтолкнула, и еще одна, и еще. Но для ладьи их, настоящее море знавшей, только в радость веселая эта качка была.