– Бе! – и замолкала на миг, как будто от Родовита ответа ждала, а не дождавшись, опять вопрошала: – Бе?
И тогда Родовит помимо воли своей отвечал:
– Да.
И оттого, что опять выходило: «бе-да» – вздрагивал старый князь. Потому что беды отовсюду ждать можно было. От Утки и Зайца – что не вернутся; а если вернутся, от Ягды тогда – что не примет она ладейного жениха; от Жара – что явится снова да еще Велеса ярость на Селище наведет; а уж какой беды можно было ждать от Кащея, от гнева богов за него – Родовит и подумать страшился… В конце концов так решил старый князь: беду эту надо против овцы повернуть. Беда, говоришь? Вот и будет беда на черную твою голову. В жертву решил Родовит принести злую вещунью – Перуну и Мокоши.
Утро было. Туман над землею стоял – густой, непроглядный. В молоке этом даже овца не черной, а серой была. А если на пять шагов отойти, и белой уже овца становилась. Даже огонь, который Сила развел, серым пеплом казался покрытый. А идолов среди капища словно и не было вовсе. И потому Родовит прямо к ним подошел, уж если глазами нельзя – руками к богам прикоснуться. Овцу Удал на плечах держал. И он же должен был горло ей перерезать. А только послышалось за спиною у Родовита: «Бе!» А потом сразу крики Удаловы:
– Стой! Нельзя! Куда побежала? Боги обидятся!
И всё. Тихо стало над капищем. Только слышно, как Сила с Удалом в белом месиве носятся. А овца себя даже вздохом не выдала. Смешалась с туманом, будто творог с молоком.
– О Мокошь! И ты, чье имя вымолвить разом не хватит сил! – так начал в отчаянии князь и показалось ему, будто гром покатился в ответ – от реки покатился. А потом уже понял: нет, не гром. Это – весельный плеск стена поющая отразила, и умножила, и над Селищем понесла. И тогда закричал Родовит:
– Боги вняли моей мольбе!
И кузнеца с Удалом позвал, велел поскорее на берег себя отнести. Ногами бежать ни сил, ни терпения не было. И торопил их дорогой. А только зря торопил, если даже не видно было, куда и ногу поставить.
Лишь по плеску воды угадал Родовит, что вот она, Сныпять, наконец уже рядом. Лишь по дыханию и по шепоту робкому понял: люди на берегу высоком стоят, много людей – всё Селище, значит. Стоят и не дышат почти, себя потому что выдать бояться, и слушают, как стена умножает незнакомую речь.
«Милто! – шепчет стена. – Отие! – шепчет. – Васарис!»
Потому что люди там, на воде, тоже шепчутся, громкий голос страшатся подать.
И тогда оперся о посох свой Родовит и крикнул что было силы:
– Гости ладейные, дорогие! Вы ли это?
А из белого марева вдруг в ответ понеслось:
– Они самые! Кто же еще?
Яся прежде других догадалась: это Зайца был голос. И закричала:
– Заяц! А Утя?! Он там, с тобой?
– Там я! Тут! Не ори! – точно, Утин был крик.
И когда стена его повторила, Яся без памяти рада была, что еще и еще его голос услышать можно. И заплакала от волнения:
– Сыночек! А что же ты делаешь там?
– Мам…. Мы тут… ну это… для Ягды жениха привезли.
«Для Ягды жениха привезли!» – повторила стена. И еще раз, и снова: «Для Ягды жениха привезли!»
– Какого еще жениха? – это Ягдин был голос – удивленный, негромкий.
А потом слышно стало, как большая ладья носом в берег уткнулась. И от этого люди на ней с волнением загомонили:
– Илеэ каалту! Дйинстур!
И стена растерялась, не знала, что раньше и повторять: слова непонятные, или, может быть, топот тяжелых ног, или звонкий шелест кольчуг? Всё смешало гулкое эхо.
И опять страх и ропот в людей Родовита проник. А тут еще Ягда опомнилась, голос ее громким сделался, будто бы грозным даже:
– Я спрашиваю, какого вы мне привезли жениха?!
И Корень с Калиной по берегу заметались:
– Князь-отец! Не за мечами ли нам податься?!
– Слышно – железо на них гремит!
– Нет, нет! Нет! – из непроглядности возопил Родовит. – Ладейные гости – добрые гости! Князь Родовит приветствует их! И люди Перуна и Мокоши тоже!
– Да, тоже! Приветствуем! – загомонили на склоне, сначала негромко, а потом всё решительней, всё смелей, чтобы страх свой прогнать. – Ладейные гости – добрые гости!
Быть может, дыхание людей, их взмахи и голоса чуть отогнали туман, а может быть, это и ветер подул. А только увидели люди вдруг – как месяц видишь сквозь быстрое облако – чудо, какого не видели прежде, – похожее именно что на месяц небесный.
– Ладья?! – первой Щука вдруг догадалась.
А после уже понеслось:
– Какая! Гляди ты!
– А весел-то сколько!
– Мам, это вправду ладья?
– Ой! Ой! А по дереву-то, смотри, прямо как вышито!
А ладейные люди на берег уже забирались, высокие, бородатые, в кольчугах, в шлемах округлых. А мечи на них были уж такой опасной длины, что даже Сила, кузнец, глаз свой с тревогой прищурил.
– Ладейные гости – желанные гости! – поклонился им Родовит.
И люди им тоже тогда старательно кланяться стали.
Одна Ягда бесстрашно вдоль них побежала, Утку в хвосте у пришельцев нашла, за руку его ухватила:
– Зачем вы их привезли? Зачем мне ладейный жених?
Утка прежде глаза опустил, а после ответил негромко:
– Потому что Кащей, получается… ну, что он не вернется уже. Но ты лучше про это у Зайца спроси! Ага…Точно лучше.
И Ягда, себя не помня, бросилась Зайца искать, и руками людей раздвигала, как воду во сне, когда в проруби тонешь, а вода тебе всплыть не дает.
4
Кто мог подумать, что из Велесова подземелья есть к Нижнему морю лаз? И что лаз это так походит на колодец без дна? И что Велес заставит Жара по мокрым каменным стенам карабкаться вниз? Но так и не скажет: а долго ли – день, ночь или бессчетность дней и ночей?
То ли страх его, то ли скуку развеять – вместе с Жаром Велес и нечисть послал. «Самых храбрых, – сказал, – с тобой посылаю. Береги их! За каждую мне ответишь!»
А как же было за них отвечать, когда трое почти на одно лицо оказались, а двое других хотя между собой и разнились, а только по именам их запомнить было никак нельзя. Сколько Жар ни твердил себе: Лохма, Тыря, Шня, Волокуша, Хлобысть, – но понять, кто же Лохма из них, если все они безволосы, не мог. Если каждой, когда она шмякалась на уступ, так и хотелось крикнуть: «Хлобысть!» Если на Тырю сразу две отзывались!
Но эта забота была не заботой, а так – отвлечением от страха, от пота холодного, от бурчания в животе… Или все-таки Велес дал ему нечисть с собой, чтобы голод в далекой дороге унять? Нет, сказал же: «За каждую мне ответишь».
Время в черном бездонном колодце никуда не текло, не девалось, не прибывало. И поэтому мысли не уходили, не приносились другие, а вертелись все те же: далеко ли до дна? не на погибель ли Велес его послал? и удастся ли, неужели удастся невероятная эта затея?
Вместо времени здесь бежала вода – там и тут звенящими струйками, а то и на голову вдруг обрушивалась – подземная, ледяная. Жар каждый раз от этого вскрикивал, а кто-то из нечисти – кажется, все-таки Шня, – следом насмешливо фыркал. И ведь не цыкнешь, за жабры не схватишь! Потому что нечисть выше Жара ползла – потому что он пламенем путь освещал. Пустит вниз пару огненных струек и уже хоть немного ясней, куда ставить заднюю лапу. И еще ведь болело бедро. Наконечник копья ушел из него вместе с линькой, а вот память в теле осталась. Только вздрогнет на скользком камне ладонь, только уйдет из под задней лапы уступ, и вместе со страхом, боль в бедро возвращалась. Но уж лучше было о боли думать, даже о людях, его предавших, даже о Ягде ему прокричавшей ему: «Не муж ты мне и никто!» – чем с ужасом понимать: не будет у этой бездны конца, выдумал Велес, нет никакого Нижнего моря!