– Вода туда, вода сюда. Прийди, беда! Уйди, беда! – и вмиг всё увидит.
Вот и сейчас провела она по голубой воде своим гребнем, пошла по голубой воде рябь… А только рассеялась водяные дорожки, увидела Мокошь младенца Жара. На руках его, в белой холстине нес Родовит от Перунова дуба.
И уж так некрасивый этот мальчонка на Велеса был похож, что богиня развеселилась. Низко-низко склонилась к воде:
– Скучно мне, маленький, – прошептала. – Уже нет терпения ждать, когда в этой вечности хоть что-нибудь да случится. Расти не по дням, расти с каждым вздохом, малыш! Разбуди, распали, рассерди этих глиняных человечков!
Не заметила Мокошь, что Перун стоял чуть пониже, коней своих черных из небесной реки поил. Услышал Перун ее шепот, спросил:
– С кем это ты, жена?
Только на миг смутилась богиня, голову от воды повернула:
– С тобой! С кем же еще, мой громовержец?
– А со мной надо громко! Я шепота не разбираю, – не умел лукавить Перун.
Рассмеялась богиня и одежды на ней сделались изумрудными, как иные жуки на земле.
– Я что говорю? А вот мог ли бы ты прогневать людей?! – и опять рассмеялась.
– Я?! Прогневать? – расслышал Перун, а все равно ушам не поверил. – Не люди меня, а я их?
– Да! Да! – весело закивала богиня.
Погладил Перун гриву коню, подумал, плечами пожал:
– Люди не смеют гневаться на богов!
Встала Мокошь с земли, волосами медвяными тряхнула и снова их золотою гребенкою собрала:
– Скучно мне. Ох, и скучно с тобой!
Знала, не расслышит ее Перун. Вот и пусть подумает, что за ним последнее слово осталось. И легко пошла вверх по небесной реке. Там, в верховьях, олени ходили, колокольчиками глиняными звенели – на рогах у них колокольчики эти росли. Если удастся оленя поймать да забраться верхом, весело будет на нем скакать по небесному саду. С дерева жизни яблоко наливное взяла – чем приманить ветвистого зверя будет. И опять про Жара, про младенца Велесова, подумала. К губам золотистое яблоко поднесла и в него улыбнулась. Когда есть чего ждать, – богам, как и людям, всегда от этого хорошо.
Прошли три лета
1
Давно не была у людей Фефила, с тех пор как маленький Жар цапнул ее за хвост, догнал и опять укусил – заскулила Фефила, сложилось в клубок и укатилась обратно – в чистое поле. Больше других людей Фефила с княгиней Лиской дружила. У одной у нее на коленях могла сидеть. Ей одной шерстку свою огненную гладить позволяла. А загрустит Лиска, оттого что князь ее снова в поход ушел, нарвет ей Фефила в поле разных цветов, охапку к ногам ее сложит – и улыбнется княгиня, и станет себе или Ягодке венок из цветов плести. А то и Фефиле маленький, пестрый веночек сплетет, а Ягодка за ней по всему двору носится, одеть его на Фефилу хочет. Только нелепо это зверьку – в венок наряжатся. Спрячется Фефила в высокой траве, а Ягодка от обиды заплачет, ногами затопает, и тогда несет ей Фефила в цепкой лапе гостинец – землянику на веточке. А девочка от этого вот уже и снова смеется.
Три лета не была у людей Фефила. Три лета не было в чистом поле ни ягод, ни зеленой травы. Сушь на земле три лета стояла. Выскочила Фефила из глубокой своей, прохладной норы, сухой стебелек пососала и уж так ей вдруг захотелось на Ягодку посмотреть, подросла ли она, стала ли на княгиню Лиску похожей, – сложилась Фефила в клубок и покатилась по желтой, пожухлой траве. А когда катится надоедало, на задних лапах своих бежала, по-заячьи длинных.
Вот наконец и до Селища добралась. На холмик вскочила, по сторонам огляделась и глазам не поверила: вместо широкой реки, Сныпяти вместо, грязь лежит. И в грязи этой овцы, козы, коровы языками воду выискивают. А люди уже и не ищут воды. Так донную эту грязь бадьями черпают и носят на свои огороды. И там росточки ею обкладывают.
Добежала Фефила до княжеского двора, сухую траву осторожно раздвинула и опять глазам не поверила: до чего же вымахал этот звероподобный Жар за три лета – в половину взрослого человека стал. А ведет себя как младенец, сидит под навесом и ноет:
– Пи-и-ить! Пи-и-ить!
А Мамушка с Ладой при нем с ног уже сбились. Одна у одной козы пустые соски теребит, другая вторую козу напрасно терзает, нацедят в миску по две-три капли и Жару несут. А он слизнет их своим двойным, как у змеи, языком, и снова:
– Еще хочу-у!
Промокнет ему Мамушка тряпочкой пасть, скажет ласково:
– Храни тебя Перун, – и обратно к козе бежит.
Фыркнула на это Фефила и снова двинулась в путь – вниз, по склону, к реке. Через влажное русло брезгливо перебежала. Лапы о сухие травинки обтерла. Стала высохшим камышом пробираться. От пуха его расчихалась: «Пфи, пфи!» – и вот – детские голоса различила. Побежала на них и увидела: Ягодка, Щука, а с ними Утя и Заяц ползают по земле, выдергивают травинки какие-то и корешки их сосут.
– Три лета как с нами живет, и всё сушь! – это Заяц, лопоухий мальчик, сказал.
А Утя лицо свое в конопушках к нему обернул:
– И моя мать так говорит: зря его боги Жаром назвали.
– Они тебя, Утя, забыли позвать на совет и спросить! – это девочка Щука выросла над ковылем и снова на корточки села.
Здесь, за бурыми гребешками, шел у них с Ягодкой совсем другой разговор.
– А еще, когда я стану княгиней, – шепотом Ягодка говорила, – я смогу входить в Перуново дерево!
– И что?! И Перун тебя не убьет?!
– Я же буду княгиней, – смеялась на ее непонятливость Ягодка.
А Щука от этого всей душой обмирала:
– Нет! Я бы всё равно не посмела!
Могла ли Фефила понять их слова? Это еще один нерешенный вопрос. И другой: сколько человеческих слов она понимала? Или она понимала людей по их вздохам, по взглядам, по движениям рук?
Люди знали: боги сотворили Фефилу много раньше людей. Бог Сварог сотворил, одну палочку о другую потер, искорку огненную высек и душу в нее вдохнул. Пусть, мол, причуда эта тоже водится в небесном саду. Но только не прижилась в нем Фефила. А почему? Не знали, спорили люди.
Раздвинул зверек ковыль, увидели его дети, руками всплеснули:
– Фефила! Вернулась! – и сразу все эти споры, которые матери их между собою вели, когда вместе сходились и пряли, – эти споры и дети припомнили.
И пока за Фефилой бежали – потому что она только мордочку им свою из сухой травы показала и неведомо куда понеслась – бежали за нею и тоже, как взрослые, спорили: какая живет в Фефиле душа, звериная, вечная, а может быть, человеческая? И, если эта душа от бога Сварога, зачем она бегает с ней по земле?
А привела их Фефила в глубокий тенистый овраг, весь корнями деревьев проросший – к роднику, о котором дети не знали. И пока они жадно пили холодную воду, и пока, напившись уже, со смехом обливали друг друга, Фефила исчезла. Вот только что на земляном бугорке сидела, а вот ее уже и нету нигде. Напрасно Заяц и Утя искали подземный лаз в извилистых корнях дуба, напрасно Ягодка выскочила на луг и во все стороны прокричала:
– Фефила! Фефила! Я хочу видеть тебя всегда-всегда!
А по дороге домой дети твердо решили, что душа у зверька хотя бы наполовину, а человеческая, и что Фефила поэтому еще обязательно к ним вернется.
2
Волосы у этих людей были густые и черные, как воронье крыло, а глаза у них были сине-серые, как ягода голубика. На груди люди эти носили не железные обереги, а отлитые из золота амулеты. И шлемы их тоже были украшены золотом. Даже кони их на конских своих головах имели солнцем сверкающие налобники. Но больше золота, больше жен своих и детей, эти люди любили степь, простор, ветер в гривах своих коней и лихие набеги. Люди Родовита называли их степняками, а когда брали в плен, то кащеями, но только были черноволосые эти люди беспримерно храбры и в плен попадались на удивление редко.
Тридцать всадников-степняков поили своих коней из обмелевшего озера. А тридцать первым был среди них мальчик от роду всего семи лет. Степняки к нему обращались почтительно: маленький князь. Был этот мальчик сыном их предводителя. В седле он сидел уверенно, на взрослых смотрел дерзко, а на пожилого своего наставника, который следовал за мальчиком по пятам, и с раздражением порою смотрел. На подбородке и на левом плече были у мальчика шрамы – слишком отчаянно он учился владеть саблею и ножом. Но поход этот был у мальчика первым. Семь дней перехода по безводной степи немало его утомили. И поэтому, когда в белом, выцветшем небе он увидел не то мираж, не то полупрозрачное облако, так похожее на огромного воина, обвешенного семью мечами, и увидел, как воин этот своими мечами играет, – не поверил мальчик глазам, он решил, что это ему от усталости примерещилось, и поспешно зажмурился. А когда он снова глаза открыл, Симаргла в небе над ним уже не было. Выдохнул мальчик, ловко спрыгнул с коня и повлек его к светлой озерной воде – хорошо напоить перед оставшимся, последним, самым трудным переходом.