– Когда я буду князь, – и вниз с крыльца побежал, к клетке приблизился. – Когда я буду князь! – это он для Ягды одной кричал, а пламя из пасти его вылетало: – Буду тебя, тебя в клетке держать! За то, что ты степняков, врагов любишь! Ты!.. – и до того разошелся уже – целый столб пламени изрыгнул.
Занялась деревянная клетка – как соломинка в засуху занялась. Шарахнулся в клетке Кащей, а цепь его далеко не пускает. Вскрикнула Ягда:
– Мамушка! Ключ! Скорей!
Удал с Калиной к бадье с водой бросились, в которой Лада обычно гадала. Подтащили к клетке бадью, стали огонь заливать. Тут и Мамушка с ключом прибежала. А только из клетки дым, чад валит, близко не подойдешь.
Подбежал Удал, выхватил у Мамушки ключ – в самое пекло полез. А когда мальчишку из пламени вынул, когда его легкое тело опять на своих руках ощутил – как вчера, когда в поле его вязал, – только нет, не по-вчерашнему вовсе посмотрел на него, осторожно на траву положил, крикнул Ягде:
– Ладу зови. Вон как пожегся.
А у Ягды голос пропал. И все силы пропали. Села рядом в траву, только слезы катятся по лицу. А когда вернулся к ней голос, спросила:
– Он живой?
– Он живучий! – и опять Удал его на руки подхватил, сам решил к Ладе в дом отнести.
5
А Жар уже далеко был от княжеского двора. Через Селище змееныш бежал, а куда бежал, сам не знал. Знал одно: если степняшка сгорел, ему, Жару, не поздоровится. Засадит его в холодный, темный погреб отец. А уж сердобольная Мамушка с Ладой какой-нибудь наговор совершат и порчу на него наведут… И чтобы опередить их, чтобы от них защититься, выбежал в поле Жар и к кургану княгини Лиски свернул.
Добежал до кургана, припал к нему ухом, послушал, не заговорит ли с ним мать первой, – нет, молчала земля, тогда Жар начал так:
– Зачем ты меня родила уродом? Зачем родила и бросила? Они меня гладят по голове, а сами боятся, что у них от этого бородавки вылезут! А ты бы меня иначе, ты бы ласково гладила, да? – И опять ухом землю послушал. – Плохо мне, мама. Мамочка, они все меня обижают! Наведи на них порчу из-под земли! На Ладу, на Мамушку и на Ягоду тоже! Пусть она… пусть она…
Не успел Жар придумать для сестры наказания, – потому что всем телом своим звериным вдруг страх ощутил. Вскочил он с земли, оглянулся и обмер – из ближайших кустов смотрела в него пара глаз, как железные наконечники, острых. Вскрикнул змеёныш и побежал. Хотел в Селище ринуться. А только волк – и до чего же огромный, с белым густым загривком, – в три прыжка отрезал ему путь домой. На тропе сел, ощерился, клыками острыми лязгнул.
Что было делать Жару? Облился он потом и на нетвердых ногах в лес побежал.
6
Долго бежал змеёныш по лесу. Всё страшнее, всё гуще делался лес. А если и видел он между деревьями слабый просвет и к просвету сворачивал, тут как тут серый волк перед ним вырастал и рычал, и снова гнал его в самую чащу.
Вот и новый просвет – между громадными черными елями. Уже без надежды кинулся к нему Жар… Осмотрелся – нет волка. И обрадовался, на светлое побежал. Вот и синее небо над головой.
А только небо хотя и светлело, земля под ногами все жиже, все неуверенней делалась. Пробежал по ней Жар еще немного, глядит, одни кочки вокруг. Да это ведь топь. Велесова, должно быть! И вот уже ногу стало страшно поставить – только ряска да пузыри кругом.
Замер Жар, скосил глаза к небу:
– Мама княгиня, папа князь, кто-нибудь! Заберите меня отсюдова!
И услышал вдруг:
– До чего же он видный!
– Красавец!
– Богоподобный!
Вниз глаза опустил, – а вся топь существами неведомыми покрыта, как пузырями раздутыми. Один пузырь на тритона похож, другой на жабу, третий на ящерку… И все радуются ему, все лепечут:
– Долгожданный!
– Сам пришел!
– По папе истосковался!
– А-а-а! – закричал от ужаса Жар, пошатнулся.
А зеленая нечисть чуть не в ладоши бьет:
– Кричи, кричи, маленький!
– От радости как не кричать?
Не удержался Жар на ногах, с кочки в самую жижу сверзился. Облепила его вязкая топь, стала с чавканьем вниз утягивать. Как ни бился, как ни барахтался в ней змеёныш – всё, померк над ним белый свет.
Не знал Жар, не помнил, надолго ли памяти он лишился. А только открыл глаза, видит: он уже под землей, в озере теплом лежит, а вокруг та же нечисть суетится, старается, кто рубаху ему отмывает от тины, кто его самого водой поливает. И все как один говорят ему: «богоподобный», а иные и «богоравный».
А потом вдруг притихла нечисть. Тяжелая поступь послышалась. Оглянулся змеёныш и вскрикнул – такое громадное, волосатое, хромоногое существо к нему близилось, только Велесом и можно было его назвать. Хотел Жар подальше отплыть, а Велес ему:
– Ну, здравствуй, сынок, – и руки свои волосатые тянет.
И дотянулся-таки, выхватил из воды, лапами шерстяными обтер и понес по длинному каменному коридору. И пока нес, как грудного младенца, по голове его гладил, в лоб целовал, к сердцу притискивал, и говорил, без умолку говорил про то, что конец их разлуке пришел, и ведь что удивительно: сам к нему в гости сыночек пожаловал, вот и свиделись наконец! И в тронную залу его торжественно внес. И усадил на маленький каменный трон. А сам рядом, на огромный уселся.
– Разве мой отец – ты? – от волнения пламенем Жар дыхнул. – Поклянись Перуном!
– Я? Перуном? – осклабился Велес. – Ах-ха-ха! А Велесом можно?
И нечисть подземная из щелей свесилась тысячемордо и подхихикивать стала. Заметалось под гулкими сводами эхо. Топнул Велес своей левой, кабаньей ногой:
– Цыть, позорные! – и змеёнышу подмигнул: – Клянусь Велесом!
Поерзал на каменном троне Жар и не сразу спросил:
– Что же это выходит? Выходит, я – тоже немного бог?
– Немного! Но и немало! – так Велес ему сказал и трон ближе к себе пододвинул.
– А богом быть для чего? – и с тоской огляделся змеёныш, и в сумерках, в сырости, в бесконечности подземелья себя ощутив, вдруг заныл: – Чтобы вечно жить здесь?! Я домой хочу!
– Не спеши, погости у отца!
– А обратно ты меня точно отпустишь?
– Отпущу!
– Поклянись Перуном!
Тут уж Велес обиделся, подскочил, хромоного забегал:
– Да отчего же Перуном? Что вам хорошего сделал этот злодей? Мне-то, сынок, ты можешь честно сказать! Ведь он – злой?
Помолчал Жар:
– Ну да, злой! Его все боятся!
– А я… Я был добрым, добрейшим! Я позволял людям всё! Грех не грех, если Велес твой бог!
– Грех не грех, – Жар зачарованно повторил.
– Запомни, малыш! Когда станешь князем…
– Князем? Я? Нет! Ягода мне не даст!
А Велес уже откуда-то выхватил небольшой оберег из железа и на шею змеёнышу стал его одевать. Только широкая, крепкая была у змеёныша шея, тесно стало ему в чужом обереге. Хотел он сорвать… А Велес руки его поймал:
– Нет уж терпи! Хочешь княжить – терпи! Это – матери твоей оберег, Лиски, княгини! Она мне сама его в память о нашей встрече дала! – и к носу глаза почему-то скосил. – Скажешь так: спускался под землю, там встретил мать. Оберег получил от нее!
И увидев, как потрясен всем услышанным Жар, подмигнул ему и в ладоши три раза хлопнул.
Услышала нечисть эти хлопки и тут же с деревянными чашами повалила, угощение на согнутых спинах понесла. В одной чаше змеи клубились, в другой – раки и крабы клешнями дрались, в третьей – земляные черви сплетались и расплетались. И чаш этих было бессчетно. Облизнулся Жар двойным языком, ведь всё это были его любимые кушанья. И Велес их тоже стал жадно за обе щеки уплетать. Тут уж Жар поверил бесповоротно: не Родовит – Велес ему отец.
Беглец и пленник
1
Нельзя человеку без дела. И если семь лет от роду человеку, ему тоже без дела никак нельзя. А почему, это и детям известно: ночью к ленивому волк Коловул придет, может просто за бок укусить, а может и в лес унести.