Напрасно Фефила звенела: «Финь! Финь!» Далеко взгляд Кащея унесся, а мысль уж в такую ринулась даль — как и вернуться оттуда ей было? А только увидел Кащей вдалеке лодку будто… Присмотрелся, не лодка это была. Когда Симаргл про ладью Дажьбога рассказывал, которую белые кони по небу несут, когда на снегу острием меча ее рисовал, вот такое же чудо и выходило. Но эта ладья плыла по реке и чем-то щетинилась будто. Набрался терпения Кащей, подплыла поближе ладья — и весла увидел, множество весел. Не менее десяти насчитал с каждой из двух сторон. И свистнул Фефиле, и вниз, обратно по склону пустил Степунка.
И когда уже возле самой воды оказался, не знал, удивляться больше чему: высокому носу, который любую волну победит, или ладно изогнутым доскам. Уж так они были друг к другу подогнаны, будто перья у птицы! Или искусной резьбе — повсюду искусной, но особенно на носу: и всадников тут, и лучников разглядел… И поднял с почтением свой лучезарный меч. И тогда на высоком носу огромного человека увидел с белыми волосами и бровями тоже настолько уж белыми, что казалось: нет у него ни ресниц, ни бровей. И когда надел человек этот шлем — небольшим и округлым он оказался — в самом центре его, надо лбом знак власти Кащей разглядел: два скрещенных топорика, а над ними — летящая птица. И князю ладейному со Степунка поклонился. А тот зычно крикнул — казалось, в ответ:
— Уоле! Инту!
На самом же деле, совсем о другом князь ладейный кричал. Но чтобы это понять, нам нужно на недолгое время назад вернуться. И увидеть притаившихся на корме Утку с Зайцем, как они в небольшие узкие прорези на Кащея тайком глядят. И услышать, как между собою сначала, а потом и с одним из ладейных перешептываются о том, что вот: хорошо бы чудесный, сияющий меч отобрать у Кащея. Для князя ладейного, Инвара, отобрать — лучшей добычи ему не сыскать в целом свете. Непобедимого змия, изрыгающего огонь, этим мечом Кащей одолел. А между собою, без слов, одной переглядкой Заяц с Уткой еще и о том говорили, что только увидит Ягда у князя ладейного меч и всё, и навек Кащея ждать перестанет. Как только до Инвара весть о чудесном мече донеслась, дал он команду к берегу поворачивать. И тогда уже шлем на себя с птицей ястребом и топориками надел. И крикнул людям своим — не Кащею:
— Уоле! Инту!
Воинственно крикнул. Но уж слишком красивой была ладья, и корма у нее тоже вся покрыта резьбой оказалось, но иной, без людей — узорной, затейливой… И соскочив со своего Степунка, побежал Кащей ближе ладью рассмотреть, и как весла в ней интересно устроены.
А ладья только ткнулась носом в песок, и будто дерево листьями, тут же людьми и осыпалась. Эти люди держали мечи свои наготове, и были эти мечи много длиннее его сияющего меча. И шлемы были на них, и кольчуги… И так они быстро расположились вокруг, что Кащей и опомниться не успел.
А опомнился — люди ладейные кругом большим стояли, а в середине этого круга был он. Озирался, хотел угадать, откуда первый будет удар.
— Кащей! Отдай меч и беги! — это Утка не выдержал, сжалился, свесился из-за кормы, но Заяц быстро его за рубаху схватил — обратно на дно утянул. И опять тихо стало. И в тишине вдруг расслышал Кащей звон мечей, негромкий, нездешний. И поднял к небу глаза, и там Симаргла увидел. Юный бог играл сразу всеми своими мечами, и руки Кащея невольно принялись жесты его повторять. И стал над Кащеем летать, вращаться, кружить сияющий меч. И это увидев, ладейные люди с опаской переглянулись. Но крикнул князь Инвар с высокой ладьи:
— Инту! Труалис!
И тогда с трех разных сторон двинулись на Кащея трое ладейных. Меч первого сразу же разлетелся на части. Меч второго от этого дрогнул, и Кащей его с легкостью выбил из нетвердой руки. Биться с третьим Кащею понравилось даже — храбрым, непредсказуемым был этот воин. И лицо его узкое, и несуетная повадка лишь решимость собой выражали. От одного из его ударов чудом и ускользнул — не было на Кащее кольчуги, Ягдин оберег его спас — по нему скользнул острием длинный меч. И другой удар был бы всем хорош, а только успел, увернулся Кащей и ответный нанес удар — в ногу воину угодил. И попятился, и захромал сразу воин, и из круга вприпрыжку бежал.
— Уоле! Киилу! — крикнул в ярости Инвар, но с ладьи не сошел.
Его люди не шелохнулись.
— Уоле киилу! — выкрикнул князь и совсем уже грозно: — Яаус!
И тогда белобрысые бородачи двинулись на Кащея все разом.
— Яаус! — покрикивали они, подбадривая себя и друг друга.
Но решимости не было в их глазах и в их шаге, коротком и осторожном. А все-таки всё теснее сходилось вокруг Кащея кольцо. И значит, ему приходилось всё чаще оглядываться, всё быстрее, едва уже не волчком, вертеться и выпады делать…
Утка двадцать ладейных в сужающемся кругу насчитал, и от страха зажмурился. А потом вдруг услышал незнакомое, странное: «Финь! Финь-финь!» И опять к узкой щели приник. И увидел: круг ладейных людей разорвал Степунок. Но не сам, на загривке его Фефила сидела, в лапах крепко натянутые поводья держала и нарочно вздымала коня на дыбы. И шарахались от копыт его белобородые люди. И шлемы теряли, а иные даже мечи. Но мечи растерять им еще и Кащей помогал. Звонко, храбро он с ними рубился. А уж стремительно до того, что казалось: семируким он был и в каждой своей руке держал по мечу. А только иные ладейные тоже смелеть уже стали. Если смелостью можно это назвать, когда двадцать бросаются на одного. Всё трудней приходилось Кащею. Увидел он рядом с собой Степунка и вскочил на него. Быстро перехватил у Фефилы поводья…
Ахнул Заяц:
— Уйдет ведь! И меч унесет!
А Утка сказал:
— Пусть ладейные скажут спасибо, что живы остались! Знай наших!
— Кого это «наших»?! — и Заяц его за грудки ухватил.
И точно, подрались бы, уже и по дну покатились, а только сильно качнулась ладья — это воины Инвара снова в нее забирались — от стыда в красных пятнах. А вместе с оброненными мечами и шлемами, оберег с собой принесли. Посмотрели Заяц и Утка, а оберег-то был Ягдин — с рогами оленьими и веретенцем под ними — соскользнул он с Кащея во время битвы. И выпросил Заяц его у ладейных людей. И когда на себя его надевал, Утке весело подмигнул: пусть не меч, пусть ее оберег хотя бы, а будет, будет что Ягодке показать!
А Утка на это даже не улыбнулся, он опять вслед Кащею из щели ладейной смотрел, как тот на коне вверх по склону взбирался. И думал — не за себя, за Ягду как будто: конечно, один он на свете такой безоглядный, бесстрашный, вот что ему ни скажи, всё исполнит! И нос конопатый нахмурил, так захотелось ему угадать: куда это Ягда Кащея послала — уж не с близнецами ли воевать? Близко, Утка своими глазами видел, как близко от этого места была их пещера! Не Коловула ли шкурой надумала Ягда устлать свое брачное ложе? И от обиды заплакал: это — наш Коловул! А потом позабыл, с чего начал, и в доски ладейные слезы о том уже лил, что это Ягодка — наша, и нечего, нечего ее белобрысому Инвару отдавать!
А когда отплыла немного ладья и Утка, уже не таясь, с кормы на склон посмотрел — пуст был склон и почти что прозрачен. Всё свое золото, что ли, к ногам Кащеевым обронил?
3
И Симаргл тоже вслед Кащею смотрел, когда ему Мокошь с соседнего облака вдруг сказала:
— Так-то, сын, ты клятвы свои исполняешь?
— Я? — смутился Симаргл. — Нет… Кащей справился бы и без меня.
— Тогда для чего эти танцы на облаке? Ты же слово мне дал не вмешиваться в его судьбу! — и подула на волосы, заслонившие вдруг лицо.