А волосы не унимались, волосы смерчем хотели взвиться и звали ее за собой. Тогда Мокошь собрала их гребнем, ощутила его в руке да и вспомнила кстати:
— Сколько я ни смотрела в грядущее, тьма в грядущем стоит! Даже в небесном саду — кромешная тьма! — и подол, который тоже взвихриться захотел, руками ударила. — Что ты знаешь об этом? Или это — то самое небывалое, которое ты мне пообещал?!
— Нет, — сказал удивленно Симаргл. — Я ведь не знаю грядущего…
— Смотри мне! — а гнев уже снова волосы и одежды кружил, и она поддалась ему, завертелась, взвилась. — Всё равно ведь всё вызнаю! — Сделалась легким вихрем сначала, а потом и смерчем уже. — У-у-у! У-гу-гу! — и Сныпять, как плугом, вспорола.
Увидели люди ладейные смерч за собой — неужели им новое испытание? Стали богов своих о пощаде молить. И, видимо, вняли им боги — прочь от реки, по высокому склону вихрь гудящий понесся. А ладью лишь большая волна подтолкнула, и еще одна, и еще. Но для ладьи их, настоящее море знавшей, только в радость веселая эта качка была.
Часть четвертая
НЕБЕСНЫЕ ЯБЛОКИ
С чего начинается ослушание — вот интересный вопрос! — уж не с того ли, что боги решают не вмешиваться в судьбу человека? Или только лишь ненадолго смолкают? Или сам человек по слабости, по болезни — как Родовит, например, — перестает задавать им вопросы — на очень короткое время перестает! — а из этого что получается? Вот уже и небесных яблок человеку охота. Раньше только Лихо и Коловул мечтали о них да и то сказать: так, вполсилы мечтали — больше Лихо мечтала, чтобы мать обидой своей уколоть. Ну и Велес, конечно, — не столько о яблоках, сколько о саде небесном — и мечту свою приближал! Так на то он и бог — а какой, всем известно, — чтобы дерзкое измышлять. Но Родовит, князь, всегда себя почитавший человеком Перуна и Мокоши, он-то как размечтаться о яблоках этих мог?
А вот — размечтался и не на шутку. Дажьбога встречал, на капище шел, Перуну и Мокоши молитву творил и в это же самое время мыслью своей отлетал: ну мало ли что, а вдруг этот храбрый, проворный степняшка и вправду небесных яблок ему принесет? И что же в этом плохого? Да ничего. Просто он, Родовит, будет править своими людьми всегда. Вечно будет: Перун на небе, а Родовит в дому — всё равно не найти его людям лучшего князя!
А о Ягде что и сказать? Когда Жара река унесла, когда Велеса хмурым его, бестрепетным каменным ликом прямо в мокрый песок уложили, у нее и мыслей иных не осталось: только бы невредимым вернулся Кащей, только бы яблоки из небесного сада принес. Не потому, что вечно княжить хотела. Нет. Вечно хотела любить, как Перун жену свою Мокошь, как Лихо близнеца своего Коловула…
И тут возникает не менее трудный вопрос: желание вечного бренному человеку уж не сами ли боги внушают — вечной жизнью своей? И не следом ли за внушенным этим желанием к человеку и ослушание приходит? Эти вопросы Симаргл себе задавал, с тревогой в сердце Кащея читая. Нет, не Кащея вину, а свою он искал — в том, что есть, в том, что может еще случиться… Или всё-таки не случится? Путь-то длинный к небесному саду — успеет, одумается Кащей или Симарглу, быть может, его образумить удастся?
Нет, не ведают боги грядущего. Страшно вымолвить, даже и Мокошь дальше следа от копытца не видит. Тьму в нем видит, а кто ее замышляет, не знает!
Так и ткется из ослушания и незнания жизнь людей и богов — неразрывная жизнь — как холстина из утка и основы.
Мы забыли любовь — ее пеструю нить. На холстине незнания и ослушания вышивает любовь затейливый свой узор. Быстро нить за иглою бежит. Чья игла? Кащея и Лихо. А нить? Нить, конечно же, Ягдина — с ее ладного веретенца.
Немного осталось еще подождать, и увидим тогда весь узор — целиком.
Боги действуют
1
Быть может, от пережитого, а может, и просто срок подошел, а только у Жара новая линька случилась. Нечисть его на себе тысячеспинно несла, уже в тронную залу его, бесчувственного, вносила, уже и Велес с трона каменного приподнялся — и что же тут началось! — судороги, рывки, дрожь по всему Жарову телу и хрипы из глотки, и с хрипами вместе искры. Даже Велес растерянность ощутил. А о нечисти что говорить? По углам разбежалась и в щели забилась.
На полу теперь корчился змий. Корчился или кончался? Вот уже и вся кожа на нем будто волною пошла. И пламя из пасти не красным, а сизым сделалось. С ужасом Велес теперь на это смотрел. И как ни хочется нам снова прежним вопросом задаться: любил ли Велес хотя бы детей своих? — лучше мы этот вопрос отставим. Уж слишком неправдоподобным может быть на него ответ. Мучился Велес, на мучения Жара смотрел и мучился сам — что правда, то правда. Но мучился тем лишь, что Жар ему уже не помощник больше. А как же без Жара? Новый Велесов замысел овладения небом — смелый, дерзкий, стремительный, грандиозный — был без Жаровой помощи вряд ли осуществим.
— Ну же, сынок! Или, может, тебя водою облить? — и отвращение пересилив, над Жаром склонился. — Или ты меня испугался? А я и не страшный совсем. Я же тебе отец!
И тут почти невозможное началось, даже Велес попятился. Там, где темя у Жара было, кожа надорвалась и стала с него сползать всё убыстряющимися рывками. Или нет, это сам он стал выползать из нее, мутной слизью покрытый, а под слизью была чешуя и какая-то новая, не знакомая Велесу, еще более острая морда. После нескольких быстрый рывков, после катания по полу и последней, мучительной судороги Жар от прежней кожи своей наконец-то избавился. Приподнялся на четвереньки, передернул всем телом, стряхнул с себя слизь… И тогда на руках и ногах у него — там, где пальцы вчера еще были, — стали когти заметны и между ними зеленые перепонки. А когда Жар на ноги вдруг поднялся или, будет теперь вернее сказать, на задние лапы — ахнул Велес
— Сыночек! Вот это громадность! А оскал! До чего же оскал у тебя теперь необъятный!
А Жар, немного опомнившись, тому перво-наперво удивился, что головой он почти упирается в потолок. На цыпочки встал и уперся.
— Ну вот, — изумленно сказал, — теперь меня точно не победить!
— Тебя и меня! Сынок! — крикнул Велес и лапищей волосатой сына похлопал. Нарочно похлопал так, что в другой бы раз и свалил. А нет, теперь устоял его сын да еще отца в ответ приударил — Велес не крякнул едва. Сдержался, сказал: — Ты теперь отдыхай, отъедайся. Спи вволю. А после будет у нас разговор!
— Мы подумаем, как отомстить за меня, да, отец?
— Аха-ха! — и почти не хромая, Велес к трону пошел, и легко запрыгнул в него, до того был взволнован. — Мы подумаем, о путешествии к Нижнему морю! О необъятности мира, который объять дано только нам!
— Но сначала, отец, мы должны разразить людей! Замучить их гладомором, падежом коров… А еще сотрясением земли! Отец, ты же можешь!
— Не спеши, сын. Сначала мы выбросим из небесного сада этого длинноусого и глухого метателя молний! А Мокошь похитим…
— И Ягду! — с волнением выкрикнул Жар и — чтобы волнение унять: — И Щуку похитим, и Ладу! Всех, всех, кого захотим!
— Ты вырос, сынок! — и Велес трижды хлопнул в ладоши. — Кормить тебя надо теперь за троих.
И тут же забегала нечисть, засуетилась — были, видимо, в боковом коридоре запасы — и вот уже на согнутых спинах блюда с любимым Жаровым лакомством понесла. Копошились на блюдах черви, личинки, улитки, раки, норовя на каменный пол соскользнуть. А Жар их раздвоенным языком и на полу доставал. На четвереньках стоять ему теперь даже удобнее было.
Молчком это Велес отметил — с неприязнью вначале, а после подумал: «Для замысла моего небывалого это ведь даже и хорошо!»
2
В последнее время слишком уж часто Мокошь смерчем носилась — не могла себе места найти в небесном саду. Это и люди приметили и между собой обсуждали, тревожились, а иные и к Ладе спешили, чтобы Лада им погадала: не прогневали ли они Мокошь-богиню чем? Чаще всех Яся гадать ходила — так за Утку и Зайца страшилась. И Роска, Калины жена, чуть не всякий день приходила, потому что первенца своего ждала. А если Мокошь во гневе будет, кто же в родах тогда поможет, кто младенца приветит — нить на новое веретенце натянет?