Через бесконечное время в низу живота словно полыхнула сверхновая. Но не болью, а светом. В разные стороны словно пошла живительная волна, заполняя странным невидимым светом каждую клеточку организма. Затянулась рана на животе. Треснула и встала на место сломанная недавно челюсть. Прошлась прохладой и свежестью по израненным волчьими челюстями бедрам. Я словно получил заряд энергии. Но длилось это не долго. Снова как будто включилась приглушенная запредельной болью чувствительность, и сжимаемые железными кольцами запястья и голени взорвались огнём. Кости трещали, раз за разом пытаясь встать на нужное место, но безжалостное железо снова их ломало и гнуло. Разорванные мышцы и сухожилия срастались, ещё туже растягивая меня на этом импровизированном распятии и снова рвались. Белая перламутровая энергия пыталась пробиться через оковы, а холодное железо не давало ей течь свободно, и не позволяла мне излечиться. Я снова задохнулся от накатившей боли и заорал во всю мощь непрокуренных, очистившихся от никотина легких.
А старик тем временем опёрся рукой о стену и с интересом наблюдал за мной. Потом удовлетворённо ухмыльнулся и сказал:
- Я пообедаю напоследок. Если ты не против. И давай потише. Ты теперь всё же бессмертный.
И с этими словами Кащей схватил меня за правую ляжку своими стальными пальцами, и срезал большой, до самой бедренной кости, кусок мяса. Я снова заорал, и протестующе замотал головой, брызгая каплями пота с мокрого лица и волос. И снова сквозь боль в конечностях почувствовал, как остановилась в ране кровь, как появляется и нарастает тонкая плёнка кожи, как на обнаженную бедренную кость наползает новая плоть. Я был бы рад погрузиться в спасительное забытье, но перламутровый свет внутри меня не давал мне это сделать. Я бился затылком в железные полосы Врат, но кожа и череп быстро зарастали, не давая мне убить себя. Желая истечь кровью и умереть, я откусил себе язык, но в считанные секунды у меня вырос новый.
А Кащей равнодушно смотрел, потом отвернулся и неровной, совершенно стариковской походкой доковылял до своего каменного ложа, плюхнулся на него и вцепился зубами в кровоточащий кусок моего тела. Даже зажмурился и заурчал от удовольствия.
А я корчился в цепях, матерился и умолял Кащея отпустить меня. Грозил ему карами, рыдал и хрипел от изматывающей огненной боли. А Кащей не спеша жевал мясо, улыбался своим мыслям и... умирал. Его кожа посерела и покрылась пятнами, мощные мышцы одрябли и повисли, словно из него выпустили воздух. Глаза из ярких и желтых стали бесцветными и подернулись мутной пленкой. Из открытой раны на животе полезли кишки. Через короткое, но бесконечно долгое время боли я увидел, как на каменном ложе среди шкур лежит тёмно-серая мумия с отвисшей челюстью, выпавшим иссохшим языком и выпирающими рёбрами. Осознание неотвратимости и безнадёги снова нахлынуло с ужасающей силой. Теперь Кащей - это я. Теперь я - Кащей.
Ослепленный и изнурённый нескончаемыми, невыносимыми муками разум неуклонно погружался в бездну безумия и ярости. А когда в пещеру вошли волки и стали отрывать от меня куски плоти, я в отчаянной звериной тоске завыл на одной хриплой тягучей ноте, глядя в затухающие угли очага посреди холодной пещеры...